Подготовка текста и комментарии Н. С. Демковой
ПОВЕСТЬ О ЕРУСЛАНЕ ЛАЗАРЕВИЧЕ
СКАЗАНИЕ И ПОХОЖДЕНИЕ О ХРАБРОСТИ, О МЛАДОСТИ, И ДО СТАРОСТИ ЕГО БЫТИЯ, МЛАДАГО ЮНОШЫ И ПРЕКРАСНАГО РУССКОГО БАГАТЫРЯ, ЗЕЛО ПОСЛУШАТИ ДИВНО, ЕРУСЛОНА ЛАЗАРЕВИЧА
Бысть во царстве царя Картауса Картаусовича дядюшка ево, князь Лазарь Лазаревичь, а жена у него Епистимия, а сына родила Еруслона Лазаревича. И какъ будетъ Еруслонъ Лазаревичь четырехъ летъ по пятому году, и сталъ ходить на царев дворъ и шутить шутки не гораздо добры: ково хватить за руку — у тово рука прочь, ково хватить за голову — у того голова прочь, ково хватить за ногу — у того нога прочь.
И тутъ промеж себе князи и боляре и сильныя гости учали советъ сотворяти: «Поидемъ мы бити челомъ к царю Картаусу Картаусовичю, и речемъ ему: „Есть у тебя, царю, дядюшка князь Лазарь Лазаревичь, а у него сынъ Еруслон Лазаревич, и ходить он ко царю на двор, и шутить шутки с нашыми детми не гораздо добры: ково хватить за голову — у того голова прочь, ково хватить за ногу — у того и нога прочь"». И что зговоритъ царь Картаусь ко своему дядюшке: «Гой еси дядюшка Лазарь Лазаревичь! Есть у тебя сынъ Еруслон Лазаревичь, и он ходить ко царю на дворъ, и шутить шутки не гораздо добры; и сынъ твой во царствъ не надобенъ, — лутчи ево вонь выслать ис царства».
И тутъ стал князь Лазарь Лазаревичь, услышал от царя Картауса Картаусовича себе слово кручинное, поехал от царя невеселъ, повесил свою буйну главу ниже плечь своих.
Ажио встречаетъ сынъ его Еруслон Лазаревичь, не доеждаючи отца своего, слазить з добра коня богатырского, бьетъ челомъ о сыру землю: «Многолетное здравие государю моему батюшку, князю Лазарю Лазаревичю! Какъ тебя, государя моего, Богъ милует? Что ты от царя не веселъ едешь? Или тебъ у царя место было не по обычаю, или тебе от царя было слово кручинное?»
И говорить ему князь Лазар Лазаревичь: «Место мне у царя было по обычаю; стольники и чашники доходили до меня; одно мне от царя было слово кручинное. Когда бываютъ дети отцу и матери на потеху, а под старость — на перемену, и по смерти — поминок; а ты мне, дитятко, смолода — не на потеху, а под старость — не перемена, а по смерть — не поминокъ! Да ходишь ты, дитятко, ко царю на двор и шутишь шутки не гораздо добры: ково хватишь за руку — у того рука прочь, ково хватишь за голову — у того голова прочь, ково хватишь за ногу — у того нога прочь; и на тебя князия и боляра били челомъ; царь тебя ис царства велел вонъ выслать».
И Еруслонъ Лазаревич стоячи усмехнулся, а самъ говорить таково слово: «То мне, государь батюшко, за обычай, что велел меня ис царства вон выслать; одна на меня кручина, батюшко, великая: ходил я по твоимъ стоиламъ и по конюшнямъ, во аграмаках и в коняхъ, и в жеребцах не мог себе лошатки выбрати, коя бы мне по обычаю и могла бы мне послужить».
И тутъ седши Еруслон Лазаревичь на свой доброй конь, и поехал ко двору своему. И приехалъ в домъ отца своего, учалъ прощатца у отца своего и у матери в чистое поле гулять. И отецъ князь Лазарь Лазаревичь и мати его Епистимия отпущаетъ его, и даютъ ему 20 отроковъ, 50 мудрых мастеров, и велели делать близ моря каменную полату.
И тутъ мастеры при мори каменную полату зделали въ 3 дни и гонца послали; и гонецъ посланныя речи сказал, что, де, та полата зделана на бреге моря.
И тут Еруслон Лазаревичь учал у отца своего и у матери просить благословения. И они его благословили, и поехал Еруслонъ Лазаревичь в каменную полату.
И отецъ его отпущаетъ за нимъ наряду и имения многое множество, и злата, и сребра, и скатного 1 жемчюга, и камения драгаго, самоцветного, и всякого обилия много; отпустил ему коней добрых доволно, на службу ему дал сто отроковъ избранныхъ и вооруженных. И Еруслон Лазаревичь не емлетъ себе и ни единого отрока и отцовы казны ни единаго пенязя, ни скатного жемчюгу, ни драгаго камения, ни добрых коней, и ни единаго себе отрока, и все отпустилъ назадъ, только себе взял седло черкаское да узду тасмяную 2 , да войлочки косящаты 3 .
И приехал Еруслон Лазаревич к морю, и вшелъ в белокаменную полату, и постлал под себя войлочки косящатые, а в головы положилъ седло черкаское да узду тасмяную и легъ опочевать.
И поутру встав Еруслонъ Лазаревичь, рано учалъ ходить по диким заводямъ и по губамъ морскимъ, и учал гусей и лебедей стреляти, и серых птицъ, и темъ себя кормилъ.
И ходил Еруслон Лазаревичь месяцъ, и другой, и третей, ажио нашел сокму 4 ; въ шыритину та сокма пробита какъ доброму стрельцу стрелить, а в глубину та сокма пробита какъ доброму коню скочить. И стоячи на той сокме, Еруслон удивился и говоритъ таково слово: «Кто, де, по сей сокме ездитъ?»
Ажио, де, по той сокме ездитъ богатырь, стар человекъ, конь под нимъ сифъ 5 — Алокти-Гирей. И увидевъ стар человекъ младаго юношу, и слазилъ с своего з добра коня, бьетъ челомъ о сыру землю: «Многолетное здравие государю моему Еруслону Лазаревичю! Какъ тебя, государя моего, Богъ милуетъ? Почто ты, государь, в сие место, в таковую пустыню заехалъ, и кои тебя ветри завеели?»
И говорить ему Еруслонъ Лазаревичь: «Брате стар человекъ! Почему ты меня знаешь и именемъ называешь?» И говорить ему стар человекъ: «Государь мой Еруслон Лазаревичь! Какъ мне тебя не знать и именемъ не назвать? Я старой слуга отца твоего, стерегу в поле лошадиное стадо тритцать три лета и ежжу ко отцу твоему по-одинова на год поклонитися, и жалованье беру, и язъ тебя знаю».
И говоритъ ему Еруслон Лазаревичь: «Брате стар человекъ! Как тебя по имени зовутъ? И мне бы тебя добромъ пожаловать!» И говоритъ ему стар человекъ: «По имени зовутъ меня, государь, Ивашко Сивой конь, Алогти-Гирей, горазной стрелецъ, сильной борецъ, в полку багатырь».
И говоритъ ему Еруслон Лазаревичь: «Я сюды зашел волею: похотелъ в поле казаковать, и горести принять, и желание получить. Язъ топере робенокъ младъ, учалъ с неразумия играть во дворъ з боярскими детми и с княженецькими, и шутки шутить учалъ не горазно добры, и царь того не залюбилъ — велелъ меня ис царства вон выслать. Да то мне не кручина, что велелъ меня царь ис царства вонъ выслать, только одна кручина великая, что ходил я у отца своего по стойламъ и по конюшнямъ, во аграмаках и в жеребцах не мог себе выбрать лошади, коя бы мне могла послужить».
И говоритъ ему Ивашко Сивой конь, Алогти-Гирей, гораздой стрелецъ, силной борецъ, в полку богатырь: «Государь Еруслон Лазаревич! Есть у меня конь сифъ, подлас 6 , и буде те ево поймаешь, и онъ тебе будетъ служить; а буде ты ево не поймаешь, и тебе ево во веки не видать».
И говоритъ ему Еруслон Лазаревичь: «Брате Ивашко! Какъ мне того видети коня?» И говоритъ ему Ивашко: «Государь Еруслонъ Лазаревичь! Видети того жеребца по утру рано на зоре, какъ погоню на море поить лошадей». И Еруслонъ Лазаревичь легъ почивать в каменной полате.
И поутру рано встав, Еруслон Лазаревичь пошел на сокму и взялъ с собою узду тасмяную, и вста в сокровенномъ месте, под дубомъ. Ажио Ивашко лошади к морю пригнал, и Еруслон Лазаревичь посмотрилъ на море, де, ажио жеребецъ пьетъ, и на море волны встают, по дубамъ орлы крекчутъ, по горамъ змеи свищутъ, и никакой человекъ на сырой земле стояти не можетъ. И Еруслон Лазаревичь удивился.
Какъ будетъ жеребецъ против Еруслона Лазаревича, и Еруслонъ Лазаревичь ударил наотмашь, и конь доброй пал на окарачки. И хватаетъ его Еруслон Лазаревичь, добра коня, за гриву, и наложил на добра коня узду тасмяную, и повел его к полате белокаменной. А Ивашко за нимъ поехалъ.
И приехал Еруслон Лазаревичь к полате белокаменной, и учал седлать того жеребца, и оседлалъ, и учалъ поеждивать; и рад бысть велми, что ему служить можетъ.
И говорить ему Еруслонъ Лазаревичь: «Брате Ивашко Сивой конь, АлогтиТирей, силной борецъ, горазной стрелецъ, в полку богатырь! Какъ жеребцу имя дать и какъ ево назвать?» И говорит ему Ивашко Сивой конь: «Государь Еруслонъ Лазаревичь! Когда можетъ холопъ прежде государя такову животу имя дать или какъ его назвать?» И назвалъ его Еруслонъ Лазаревичь, добра коня, Арашем вещимъ.
И говоритъ ему Еруслонъ Лазаревичь: «Брате Ивашко, поедь ты ко отцу моему и к матери, и поправь имъ от меня челобитье, и скажи имъ, что поехал в чистое поле гулять и изъезжать князя Ивана, руского богатыря, и добраго коня себе добылъ, что может ему послужить». И говоритъ Ивашко: «Государь мои Еруслон Лазаревичь! Поедь з Богомъ!»
И Еруслонъ Лазаревичь поехал ступью бредучею, а Ивашко провожалъ его и поехалъ за ним во всю пору 7 лошадиную. И Еруслон Лазаревичь выпередилъ Ивашка и из очей у него выехал.
А Ивашко воротился от Еруслона прочь, и поехалъ ко царству царя Картауса Картаусовича и ко князю Лазарю Лазаревичю, и сказал ему от Еруслона посланныя речи, и куды он поехал, и добра коня себе добылъ, что тотъ конь может ему послужить.
И отецъ ево князь Лазарь Лазаревичь и мати его Епистимия о сыне своемъ возрадовались, о томъ Ивашка честно дарили великими дарми, и отпустили его в чистое поле к своей службе, где ему преж дано приказано, у коней. А Еруслон Лазаревичъ поехал в чистое поле.
И ехал мъсяцъ, и другой, и третей, ажио наехал Еруслонъ Лазаревичь в чистъ поле рать-силу побитую. И въехал Еруслон Лазаревичь в тое ратное побоище, и крыкнул громко голосомъ: «Есть ли в сей рате живъ человекъ?» И говоритъ ему живъ человекъ: «Государь Еруслон Лазаревечь! Ково ты спрашиваешь или кто тебе надойбенъ?» И говоритъ ему Еруслонъ Лазаревичь: «Брате, живъ человекъ! Чья рать-сила побитая, и хто ея побивалъ?» И говорить ему живъ человекъ: «Государь Еруслонъ Лазаревичь! Та рать-сила побитая лежитъ Феодула царя, змия, а побивал ея князь Иванъ, руской богатырь, а доступаетъ у него прекрасныя царевны Кондурии Феодуловны, ищетъ ея за себя взять, неволею».
И говоритъ ему Еруслонъ Лазаревичь: «Брате, живъ человекъ! Далече ли ево сустигать?» И говоритъ ему живъ человекъ: «Государь Еруслонъ Лазаревичь! Недалече его съезжать, князя Ивана, руского багатыря: объедь ты сию рать-силу побитую, и уведаешь коней следъ».
И Еруслон Лазаревичь объехалъ рать-силу побитую, и нашед ступь коневью ис копытъ: скакано з горы на гору, долы и подолки вон выметываны. И Еруслон Лазаревичь поехал тем же путемъ, и сталъ скакать з горы на гору, долы и подолки вон выметывалъ. И говорить самъ себе: «Конь коня лутчше, а молодецъ молотца и давно удалея!»
И едетъ месяцъ, и другой, и третей, и наехал в чистъ поле шатер стоить, а у бела шатра доброй конь стреноженъ, на белой полете 8 зоблетъ 9 белоярую пшеницу. И Еруслон Лазаревичь припустил добра коня Араша вещаго к тому же корму, а самъ пошелъ в белъ шатеръ, ажио въ беле шатре опочевает млад молодец замертво. И Еруслон Лазаревич вынял у себе саблю булатную, и хощет его скорой смерти предать; а самъ себе подумал: «Не честь мне будетъ, не хвала, что сонного убить: сонной человекъ, аки мертвой». И Еруслонъ Лазаревичь легъ опочевать в шатръ, на другой стороне, и уснулъ крепко.
И князь Иван, руской богатырь, пробудился и вышелъ из шатра вон, и посмотрил на свой доброй конь: ажио ево добрый конь далече отбитъ, и щиплетъ траву в чисте поле, а на белой полете чюжь конь, незнаемъ, и зоблетъ белуярую пшеницу.
И князь Иван, руской багатырь, вшел в шатер и посмотрил: ажио в беле шатре, на другой сторонъ, спитъ млад молодецъ. И князь Иванъ, руской багатырь, вынял саблю булатную и хощетъ его смерти предать. А самъ себе подумал: «Не честь мне будетъ, не хвала молодецкая, сонного человека убить: сонной человъкъ аки мертвой».
Учал будить: «Стань, человъче, убудись! Не для ради моего бужения, для ради своего спасения! Не ведаешь, что не по себе товарыща избираешь, за то рано напрасною смертию умрешь! За что лошадь свою к чюжему корму припущаешь, а самъ не спросясь в чужей шатер ходишь? За то люди напрасно много крови проливаютъ! И какъ еси тебя зовутъ по имени, и откуды ездишь, и какова отца сынъ?»
И говоритъ ему Еруслон Лазаревич: «Господине, князь Иванъ, руской богатырь! Язъ еду от Картаусова царства, отецъ у меня князь Лазарь Лазаревичь, а мати у меня Епистимия, а меня зовут Еруслономъ. А добра коня к чюжему корму припустил, что ему стоять без корму неугодно, а твоего коня прочь не отбивал. Что ты говоришь — не гораздо ладно! Когда бываютъ люди добрые,и они прежь худыхъ речей пьютъ и ядятъ, и потешаютца, и в чисте поле разъезжаются. Есть ли у тебя, князь Иванъ, руской багатырь, чемъ вода черпати?» И говоритъ ему князь Иван, руской богатырь: «Есть у меня чара, чемъ вода черпать»
И говоритъ ему Еруслонъ Лазаревичь: «Князь Иван, руской богатырь! Когда тебе есть чемъ вода черпать, и ты почерпни воды и умойся, да и мне подай!» И говорит князь Иванъ, руской багатырь: «Еруслон Лазаревичь! Тебе вода черпать да и мне подавать, а ты дитя молодое!» А в те поры Еруслонъ Лазаревичь шти летъ по седьмому году пошло.
И говорить Еруслон Лазаревич: «Князь Иван, руской багатырь! Тебе вода черпать да и мне подавать! Не имав птицу — да теребишь, а добра молотца не отведав — да хулишь и хулу возлагаешь». И говорит Иванъ, руской багатырь: «Я во князех князь, а в боярех боярин, а ты казакъ! Тебе вода черпать да и мне подавать!»
И говорит ему Еруслонъ Лазаревичь: «Язъ в чисте поле багатырь, и у царей во дворъ багатырь; а ты когда у царей во дворе — и тогда ты князь, а когда ты в чисте поле — и тогда ты песъ, а не князь! Тебе вода черпать да и мне подавать!»
И видитъ князь неминучюю беду, и взем чару, и почерпаетъ воду, и самъ умылся, да и ему подал.
И Еруслонъ Лазаревичь умылся, и садился на свои добрыя кони, и князь Иванъ, руской багатырь, поехал во всю пору лошадиную, а Еруслон поехал ступью бредучею. И понадогнал Еруслонъ Лазаревичь, и ударил своего добраго коня Араша вещаго по окаракамъ, и выпередилъ князя Ивана, руского багатыря, и помолился: «Боже, Боже, Спасъ милостивъ! Дай мне, Господи, всякого человека убить копьемъ, тупымъ концемъ!»
И оборотил Еруслон свое долгомерное копье тупымъ концемъ, и ударил князя Ивана, руского богатыря, долгомернымъ своимъ копьем, и вышибъ его изъ седла вон; и Арашъ, его вещей конь, наступил на доспешное ожерельецо 10 . И обратил Еруслон Лазаревичь свое копье долгомерное острымъ концемъ, и хощетъ его смерти предать.
И говоритъ ему князь Иванъ, руской багатырь: «Государь Еруслонъ Лазаревичь! Не дай смерти, дай живота! Прежь сего у нас брани не бывало, а и впредь не будетъ!»
И Еруслон Лазаревичь слазил з добра коня, и принимаетъ его за правую руку, и целуетъ его во уста сахарныя, и называетъ его братомъ. И поехалъ Еруслон Лазаревичь ко белу шатру, ажио и братъ его за нимъ. И припустили своих добрых коней к одному корму, и сами пошли в белъ шатеръ, и учали пити, и ясти, и веселитися.
И как будутъ оба на-веселие, и говоритъ ему Еруслон Лазаревичь: «Брате, князь Иванъ, руской багатырь! Ехал я в чисте поле, и наехал я две рати побитыя лежатъ, и кто ихъ побивал?» И говорит князь Иванъ, руской багатырь: «Та рать-сила побитая Феодула-царя, змия, и побивал язъ. А доступаю у него яз прекрасныя царевны Кондурии Феодуловны, и хощу ея за себя взять; а сказываютъ, что ея краше на свете нетъ; и взавтра у меня будет останошной 11 бой. И ты, Еруслонъ Лазаревичь, встань въ сокровенномъ месте, и посмотри моей храбрости». И потешався, легли спать.
И поутру, встав рано, князь Иванъ, руской багатырь, оседлав своего добраго коня и поехал в чистое поле, а Еруслонъ Лазаревичь пошел пешь и въсталъ в сокровенномъ месте, и учал смотрить; и какъ приедетъ на князя Ивана, руского богатыря, Феодулъ-царь, змия, конных и вооруженных отроков 30 000, по морю и по брегу.
И не ясен соколъ напущаетца на гуси-на лебеди, напущается Иванъ, руской богатырь, на рать Феодула-царя, змия, и побилъ, и присекъ, и конемъ притоптал 20 000, и самого Феодула-царя, змия, убилъ, и которые остались — люди малыя и старыя, и некому против Ивана, руского багатыря, битись. И взялъ князь Иванъ, руской багатырь, прекрасную царевну Кондурию Феодуловну, и повелъ ея к своему шатру, а достальная сила Феодула-царя, змия, воротилась к своему царству.
И привелъ князь Иван, руской багатырь, в белъ шатер Кондурию Феодуловну; а Еруслонъ Лазаревичь за нимъ тут же пришелъ в шатер; и учали пити и ясти, и веселитися. И легъ опочевать с нею Иван, руской багатырь, а Еруслон из шатра вон вышел.
И говоритъ князь Иванъ, руской багатырь: «Милая моя, прекрасная царевна Кондурия Феодуловна! Для тебя язъ со отцемъ твоимъ великую брань сотворилъ, и отца твоего убилъ, а силы прибилъ и присекъ, и конем притоптал больше 50 000, а все для тебя. Есть ли тебя на свете краше, а моего брата Еруслона храбрее и сильнее?»
И говоритъ ему царевна Кондурия: «Государь Иванъ, руской багатырь! Кровь отца моего и воинских людей не по красоте моей пролита, но по грехам; я, государь, что за красна! А есть, государь, в чисте поле, в беле шатре, три девицы царя Богрия, а по имени зовутъ их: болшая — Прондора, а середняя — Мендора, а меншая — Легия. А которая, государь, пред нимъ предстоящая последняя, стоитъ день и нощь, — та вдесетеро меня краше! А язъ что за красна и хороша? Когда я была у отца своего и у матери, а тепере — полоняничное тело: волен Богъ да и ты со мною! А есть, государь, под Индейскимъ царствомъ, служитъ у царя Далмата человекъ, а зовутъ его Ивашкомъ, Белая Япанча. А слыхала язъ у отца своего, уже он стережетъ в чисте поле на дороге 33 лета, а во царство мимо ево никаковъ багатырь не проезживал, ни зверь не прорыскивал, ни птица не пролетывала; а язъ, государь, брата твоего Еруслона Лазаревича храбрости не видала и не слыхала, кои у нихъ храбрее».
И Еруслонъ Лазаревичь все то слышал, и богатырское сердце неутерпчиво: входитъ в белъ шатеръ, образу Божию молится, брату своему поклоняетца, и с нимъ прощаетца, и садитца на свой доброй конь, и поехал в чистое поле гулять, ко Индейскому царству, поклонитися царю Далмату да свидетца со Иваномъ, Белой Епанчой.
И едетъ мъсяцъ Еруслон Лазаревичь, месецъ, и другой, и третей, а самъ себе подумалъ: «Поехал я, де, въ дальнюю страну, а не простился я ни со отцемъ, ни с матерью, и не видали оне меня, какъ еждю на добромъ коне!» И воротился Еруслонъ Лазаревичь во царство царя Картауса Картаусовича, и ко отцу своему, и к матери.
И едетъ месяцъ, и другой, и третей, и доехал до царства царя Картауса Картаусовича. Ажио подъ царствомъ царя Картауса стоить Данило Белой князь, а с нимъ войско 90 000, и похваляетца царство за щитомъ 12 взять, и царя Картоуса взять жива, и князя Лазаря Лазаревича, и 12 богатырей.
И увидевши Еруслон Лазаревичь под царствомъ рать-силу великую, и поступить к бою нечемъ: нетъ у Еруслона ни щита крепкаго, ни копья долгомерного, ни меча остраго. И поехалъ Еруслон Лазаревичь ко двору и ко градной стене, и видели ево, что едетъ Еруслонъ, и отворили ему ворота градныя, ажио отецъ ево ездитъ во объеждихъ головах.
И Еруслон Лазаревичь, не доезжаючи отца своего, слазить з добра коня, бьетъ челомъ о сыру землю: «Многолетное здравие государю моему батюшку, Лазарю Лазаревичю! Какъ тебя, государя моего, Бог милуетъ, и что ты, государь, ездишь невеселъ, кручиноватъ?»
И говорит князь Лазарь Лазаревичь: «Дитятко мое милое, Еруслонъ Лазаревичь! Какъ быть мнъ веселу? Приехал под наше царство князь Данило Белый, а с нимъ войска 90 000, конных и вооруженных; и похваляетца царство наше за щитомъ взять, а царя Картауса и 12 богатырей хощетъ к себе взять».
И говоритъ Еруслон Лазаревичь: «Государь мой батюшко, князь Лазарь Лазаревичь! Пожалуй ты мне свой крепкой щитъ и копье долгомерное, и язъ учну с татары дело делать!»
И говоритъ ему князь Лазарь Лазаревичь: «Дитятко мое милое, Еруслонъ Лазаревичь! Ты дитятко молодое, не бывал на деле ратномъ, и услышишь свистъ татарской, и ты устрашишься их, и онъ тебя убьют».
И говоритъ ему Еруслон Лазаревичь: «Не учи, батюшко, гоголя на воде плавать, а багатырского сына с татары дело делать».
И даетъ ему князь Лазарь Лазаревичь свой крепкой щитъ и копье свое долгомерное, и Еруслонъ Лазаревичь емлетъ щитъ под пазуху, а копье в руку, и выехал Еруслон Лазаревичь в чистое поле гулять, и учал побивать рать-силу князя Данила Белого, и прибил, и присекъ рать-силу татарскую, и поймал самого князя Данила Белого, и взял на него клятву, что ему, князю Данилу Белому, ни детем его, ни внучатамъ под царство царя Картауса не приходить; и какъ приидетъ опять под царство царя Картауса, и какъ выдастъ Богъ в руки, и ему живому не быть. И отпустил его во свою землю, ко граду его. А войско толко осталось 2000.
Как едет Еруслон Лазаревичь ко царству Картаусову, и встречаетъ его самъ царь Картаусъ за градомъ, и Лазарь Лазаревичь, и 12 богатырей. И Еруслонъ Лазаревичь, не доезжаючи отца своего и царя Картауса, слазить с своего з добра коня, бьетъ челомъ о сыру землю: «Многолетное здравие царю Картаусу и государю моему батюшку, князю Лазарю Лазаревичю! Какъ васъ, государей моихъ, Богъ милуетъ?»
И говорить царь Картаус: «Виноват я, Еруслонъ Лазаревичь, пред тобою, что велелъ тебя ис царства вонъ выслать; и ныне ты живи у меня в царстве, и емли городы с пригоротками и с красными селами; казна тебе у меня не затворена, а место тебе подле меня, а другое — противъ меня, а третий — где тебе любо».
И говорить ему Еруслонъ Лазаревичь: «Государь царь Картаус! Не надобе мне твоей ничего, и не повадился я у тебя во царствъ жить, повадился я в чисте поле казаковать». И прикушал Еруслон Лазаревичь хлебца маленько у царя, и простился со царемъ и со отцемъ своимъ, и с матерью, со всемъ царством, и поехал в чистое поле.
И ехал полегодищное время, ажио наехал в чистъ поле шатеръ, а в беле шатръ три девицы седятъ: Прондора да Мандора да Легия, царевны, дочери царя Богрия; таковых прекрасных на свете нетъ. А делаютъ дело ручное. И вшел к ним Еруслон Лазаревичь в белъ шатер, забылъ образу Божию молиться, что сердце его разгорелось, юность его заиграла, и емлетъ себе большую сестру, прекрасную царевну Прондору за руку, а темъ сестрамъ велелъ из шатра вон вытъти, а сам с нею легъ спать на постелю, и говоритъ ей: «Милая моя, прекрасная царевна Богриевна! Есть ли на семъ свете тебя краше, а меня храбрее?» И говоритъ ему прекрасная царевна Прондора: «Государь Еруслонъ Лазаревичь, что я за красна? Когда я была у отца своего и у матери, тогда яз была и красна, и хороша, а нонеча язъ полоняное тело. А есть, государь, подъ Индейскимъ царствомъ, у царя Далмата, человекъ, а зовутъ ево Иванъ, а прозвище Белая Япанча, и стоитъ в чисте поле на дороге; мимо ево никакой человекъ не прохаживал, ни богатырь не проеждивал, ни зверь не прорыскивалъ, ни птица не пролетывала, и никакой богатырь не проеждивал, а ты что за храбръ? Обычная твоя храбрость — что ты насъ, девокъ, разъгнал... грабилъ!»
И стал Еруслон Лазаревичь с постели, и взял острую саблю свою и отсекъ ей голову, да и пот кровать бросил. И емлетъ себе на постелю вторую сестру, Мендору, и говоритъ ей Еруслон Лазаревичь: «Милая, прекрасная Мендора Богриевна! Есть ли на семъ свете тебя краше, а меня храбрее?» И она ему те же речи сказала, и он ей главу отсекъ и под кровать бросил.
И емлетъ третьюю девицу, Легию, к себе на кровать и говоритъ ей: «Милая моя, прекрасная царевна Легия! Есть ли тебя на семъ свете краше, а меня храбреъе?» И говоритъ ему Легия, девица: «Государь Еруслон Лазаревичь! Язъ что за красна и хороша? Когда я была у отца своего во царствъ, тогда я была красна и хороша, а ныне — полоняное тело. Которое ты у меня красоты захотелъ? А есть, государь, под Индийским царствомъ, у царя Долмата, человек, а зовут его Ивашко, а прозвище Белая Япанча; а стоить он на дороге в чисте поле; мимо его никаков богатырь не проезживал, ни зверь не прорыскивал, и никаков человекъ не проезжживал, ни птица не пролетывала. А я у васъ не ведаю, кои храбрее и сильнее. Да есть, государь, во граде Дербие, у царя Фарфоломея царевна Настасья; которая, государь, предъ нимъ предстоящая, и та вдесятеро меня краше!»
И тутъ Еруслон Лазаревичь, став с постели, и говорить ей таково слово: «Милая моя, прекрасная царевна Легия! Живи ты в чисте поле, не бойся никого, а сестеръ своих схорони».
И Еруслонъ Лазаревичь селъ на свой доброй конь и поехалъ в чистое поле, ко Индейскому царьству, ко царю Далмату поклонитися да свидетца с Ивашком, Белой Епанчей.
И едет Еруслон Лазаревичь месяцъ, и другой, и третей; а в те поры Еруслонъ Лазаревичь седми летъ; и доехалъ: ажио в чисте поле стоитъ человекъ, копьемъ подпершись, во белой япанче, шляпа на немъ сорочинская, и стоячи дремлетъ.
И Еруслон Лазаревич ударилъ ево по шляпе плетью, и говоритъ: «Человече, убудися! Мошно тебе и лежа наспатца, а не стоя!» И говорит Ивашко, Белая Япанча: «А ты кто еси, и какъ тебя зовутъ по имени, и откуда ездишь?»
И говоритъ ему Еруслон Лазаревичь: «Язъ еду от Картаусова царства, отецъ у меня князь Лазарь Лазаревичь, а мати у меня Епистимия, а меня зовутъ Еруслономъ; а еду я во Индейское царство поклонитися царю Далмату».
И говоритъ ему Ивашко, Белая Япанча: «Брате Еруслонъ Лазаривичь! Прежь сего мимо меня не проежьживал никаков багатырь, а ты хощешь мимо меня проехать? Поедемъ в чистое поле и отведаемъ плечь своихъ багатырских».
И тут скоро садились на свое добрыя кони и поехали в чистое поле гулять. Ивашко поехал во всю пору лошадиную, а Еруслон поехалъ ступью бредучею; Ивашко заехал наперед, а Еруслон Лазаревичь помолился: «Боже, Боже, Спас милостив! Дай мне, Господи, всякого человека убить копьемъ, тупымъ концем!»
И удари Еруслонъ Лазаревичь Ивашка против сердца ретиваго копьемъ, тупым концемъ, и вышыбъ из седла вон. И Арашъ, его вещей конь, наступил на доспешное ожерельеце и пригнелъ к сырой землъ. И обратилъ Еруслонъ Лазаревичь копье острымъ концемъ, и хощетъ его скорой смерти предать.
И говоритъ ему Еруслон Лазаревичь: «Брате Ивашко! Смерти хошь или живота?» И молитца Ивашко, лежа на земли: «Государь Еруслон Лазаревичь!
Не дай смерти, дай живота! Прежь сего у нас брани не бывало, да и впредь не будетъ!»
И говорит ему Еруслон Лазаревичь: «Брате Ивашко! Не убил бы тя, да за то тебя убью, что знают тебя в чисте поле всякия красныя девки». И обратил Еруслон Лазаревичь копье острым концемъ, и предал его смерти, а самъ поехал ко Индийскому царству, поклонитися царю Далмату.
И Еруслонъ Лазаревичь, какъ приехал ко царству, и въехалъ на царевъ дворъ, и слезъ с своего добраго коня, а самъ пошел ко царю в полату; образу Божию молитца, царю Далмату поклоняетца: «Многолетное здравие царю Далмату со своими 12 богатырями! А меня, государь, холопа своего, приими в службу!»
И говорить ему индейский царь Далматъ: «Откуду еси, человече, пришелъ, от которого царства, и какова отца сынъ, и какъ тебя зовутъ по имени?» И говорит ему Еруслон Лазаревичь: «Государь царь Далматъ! Ежжу я от Картаусова царства, а рождения сынъ князя Лазаря Лазаревича, а матери Епистимии, а меня зовутъ Еруслонъкомъ» — «Каким же ты путемъ ехал, коннымъ или пешимъ или водянымъ?»
И говорит Еруслонъ Лазаревичь: «Государь царь Далмат, язъ ехал сухимъ путемъ». И говоритъ царь Далматъ: «Еруслонъ Лазаревичь! Есть у меня человекъ на дороге стоит, в чисте поле, а зовут ево Ивашком, прозвище Белая Япанча; мимо ево никаков богатырь не проеждивал, ни зверь не прорыскивал, ни птица не пролетывала, и никаков человекъ не прохаживал. А ты какъ проехал?» И говоритъ ему Еруслон: «Язъ, государь, не ведал, что твой человекъ, и я ево убилъ». И тутъ царь Далматъ убоялся: «Когда, де, он такова богатыря убилъ, и он, де, царствомъ моимъ завладеетъ».
И стал царь Далматъ кручиноват: «А не на то, де, он приехал ко мне во царство, что ему служить, но на то он приехал, что ему царствомъ завладеть моимъ». И велелъ Еруслона чтити честию великою, и поить, и кормить своимъ царскимъ питиемъ довольно. И узналъ Еруслонъ Лазаревичь, что его царь убоялся, и оседла коня своего, и вшедъ в каменную полату, образу Божию молитца, и с царемъ Долматомъ прощаетца, и поехалъ Еруслон из града вонъ. И царь возрадовался радостию великою, что Богъ избавилъ Еруслона, и повеле градныя врата затворити и утвердити, чтобы «Еруслон назад не воротился и царства бы нашего не попленилъ».
И поехал Еруслонъ Лазаревичь ко граду Дербию, к царю Варфоломею поклонитися, а хощет видети прекрасную царевну Настасию Варфоломеевну, что он слышал про ея красоту. А в те поры Еруслон Лазаревичь осми летъ на девятомъ году.
И едетъ месяцъ, и другой, и третей, а самъ себе подумал: «Поехал, де, я в дальнюю страну, не простясь ни со отцемъ, ни с матерью; а естьли мне слюбитца прекрасная царевна, и я на ней женюся, а у отца своего и у матери не благословился!»
И поехал Еруслонъ Лазаревичь х Картаусову царству, ажио Картаусово царство пусто, попленено, и огнемъ пожьжено, и мхом поросло; лишь только одна хижинка стоить, а въ хижинке стар человекъ об одномъ глазе.
И Еруслон Лазаревичь вшел в хижину; образу Божию молитца, старику поклоняетца. И говорит Еруслон Лазаревичь: «Брате стар человекъ! Где сие царство девалось и кто пленил?» И говорить ему стар человекъ: «Господине воин! Откуда едешь и какъ тебя по имени зовутъ?» И говорить ему Еруслон Лазаревичь: «Какъ ты, старик, меня не знаешь? Язъ здешнаго царства, сынъ князя Лазаря Лазаревича, а мати у меня Епистимия, а меня зовутъ Еруслоном».
И тутъ старик со слезами пал на землю, и говорить ему: «Государь Еруслон Лазаревичь! После твоего отъезду немного времяни минуло, пришед под наше царство князь Данило Белой; собрал войска 120 000, и пришел, наше царство попленил, и огнемъ пожегъ, и ратных людей побилъ, храбрых витязей 80 000, а честныхъ людей 300 800, а поповъ и чернцовъ собрал на поле и огнемъ пожегъ 472, а младенцовъ прибилъ 11 000, а женъ 14 000. А царя Картауса и отца твоего князя Лазаря Лазаревича и 12 богатырей в полонъ взялъ, и свезъ во свою землю. А язъ един пролежал в трупу человеческомъ, а лежал 9 дней и 9 нощей».
И встает Еруслонъ Лазаревичь, образу Божию молитца, и с старикомъ прощаетца; и поехалъ к царству князя Данила Белого. А в те поры Еруслонъ Лазаревичь десяти летъ и трех месяцей.
И поехал до царства в полудное время, никто не слыхал и не видалъ, только видели малыя робятка, по улицам играютъ. И Еруслонъ у робятъ спрашывать: «Где сидитъ у князя Данила Белого царь Картаусъ, в коей темнице? Азъ бы ему подал милостыню».
И указали ему малыя робята темницу, и приехал Еруслонъ Лазаревичь к темнице, и у темницы стражей всехъ прибилъ, и ударил в темничныя двери, и вшедъ в темницу, и говорит Еруслон Лазаревичь: «Многолетное здравие царю Картаусу и государю моему батюшку, князю Лазарю Лазаревичю! Какъ вас, государей моихъ, Богъ милует?»
И говоритъ ему царь Картаусъ: «Человече, отьиди от нас прочь! Откуды пришелъ, туда и пойди, а намъ не смейся. Когда язъ был царь, а тотъ — князь, а те — богатыри, а ныне, по грехамъ нашымъ, язъ — не царь, а тотъ — не князь, а те — не богатыри, а мы седимъ в темнице; уже у нас и очи выяло, и мы седимъ, и рукъ своих не видимъ».
И говоритъ Еруслон Лазаревичь: «Язъ приехалъ к вамъ не смеятися, язъ приехалъ поклонитися; а меня зовутъ Еруслономъ, а отецъ у меня князь Лазарь Лазаревичь, а мати у меня Епистимия». И говоритъ царь Картаусъ: «Аще бы Еруслонъ былъ живъ, и мы бы горести не терпели». И говоритъ Еруслонъ Лазаревичь: «Язъ не лгу». И говоритъ царь Картаус Еруслону: «И ты, человече, на-ываешыся Еруслон Лазаревичь? И ты нам сослужи службу: подь ты за Теплое море, в Подонскую орду, в Штютенъ град, к Вольному царю, ко Огненному щиту, к Пламенному копью, и убей его до смерти, и помажь намъ очи. И когда мы увидимъ светъ Божий, и тебе веру поимемъ».
Еруслон поклонился царю Картаусу и отцу своему, князю Лазарю Лазаревичю, и 12 богатырям, и поехалъ из града вон.
И увидели его робята, собою млады, и сказали мурзамъ: «Ехал, де, из града вонъ человекъ, и сказался, де, намъ, что Еруслон Лазаревичь».
И пришедъ мурзы к темнице, и у темницы, кои богатыри были приставлены, лежать прибиты. И мурза двери заключил, и пошелъ ко князю Данилу Белому, и доложил ему, что был во граде Еруслонъ и у темницы стражей всехъ прибилъ.
И велелъ князь Данило Белой в рогъ трубить и тимпаны бить. И собралися к нему мурзы и татары, и всякия люди; и велелъ князь Данило Белой выбрать лутчих мурзъ и татаръ, конныхъ и вооруженыхъ, и велелъ гнатися за Еруслономъ, и велелъ его жива поймать и предъ себя поставить.
И погна за Еруслономъ мурзы и татары, и какъ наежжаютъ, и Еруслонъ остановился, и говоритъ имъ: «Братие мурзы и татары! Что вы слушаете своего безумнаго князя Данила Белого? Не угонятца вамъ будетъ в чисте поле за ветромъ, а за мною же, богатыремъ, такоже».
И поехал Еруслонъ от нихъ за тихия воды, за Теплое море, к Вольному царю, ко Огненному щиту, к Пламенному копью.
А мурзы и татара учали промеж собою думу думать: «Какъ сказать про Еруслона князю Данилу? Скажем мы, что его не видали».
И ехал Еруслонъ Лазаревичь полгодищное время; а в те поры Еруслону минуло десять летъ.
И не доехал Еруслонъ в Подонскую орду до Штютена града 4 поприщь, ажио лежитъ рать-сила побитая, а в той рате лежитъ человекъ-багатырь; а тело его, что сильная гора, а глава его, что силныя бугра.
И Еруслонъ выехалъ в побоище, и крикнулъ громко голосомъ: «Есть ли в сей рате живъ человекъ?» И говорит ему багатырская голова: «Гой еси, Еруслон Лазаревичь! Кого ты спрашываешь, и кто тебе надобенъ?» И приехал Еруслонъ Лазаревичь к богатырской головъ, а самъ себе удивилъся, что мертвая голова глаголетъ.
И говорит Еруслонъ Лазаревичь: «Гой еси, багатырская голова! Что мертва глаголеши, или мне слышытца?» И говоритъ ему багатырская голова: «Еруслон Лазаривичь, не чюдитца тебе, но до-пряма говори, далече ли едешь и куды твой путь?» И говоритъ ему Еруслонъ Лазаревичь: «А кто ты таковъ по имени, и которого града, и какова отца сынъ, и кто тебя убилъ?»
И говоритъ ему багатырская голова: «Был язъ богатырь Задонския орды, сынъ Прохора царя, и та рать со мною лежит Вольного царя, Огненнаго щита, Пламенного копья; а побивал ея я, а по имени меня зовутъ Рослонеемъ. А приходил я под сие царство 12 летъ, по-единожды на годъ. А брань у меня за то с царемъ была: отецъ мой, Прохоръ царь, сосватал за меня невесту ис того царства, в пеленахъ 13 , а от рождения мне дватцать летъ. А ты, Еруслонъ Лазаревичь, далече ли ты едешь?» — «Яз еду в Задонскую орду, в то же царство, к тому же царю, и хощу его пред собою мертва видети».
И говоритъ ему багатырская голова: «Не видать его пред собою мертва, хощешь от него самъ умрети. И язъ былъ человекъ, да и багатырь, многие меня цари и князи, восточные и западныя, знали, не токмо меня боялись, но и имени моего страшылись. А какъ мати меня породила, и я былъ полторы сажени человеческия, а толстота моя была — в обоемъ 14 человеку. И какъ я былъ лет 3, и у меня в чисте поле ни зверь не прорыскивал, и никаков человекъ не прохаживал, и никаковъ богатырь против меня не стаивал; а ныне мнъ 20 летъ. Ты самъ видишь возрастъ мой и каково тело мое, и какова моя голова. А длина телу моему 6 сажень, а межь плечъ — 2 сажени, а межь ушми — калена стрела умещаетца, а глава у меня что велик бугор, а руки у меня были — 3 сажени одна рука. И тутъ 15 я против того царя не мог стояти. И тот царь силен велми: и войска у него много, и мечь его не сечетъ, и сабля его не иметъ, на водъ он не тонет, а на огне не горитъ».
И поехалъ Еруслонъ Лазаревичь в Задонскую орду, в Штютен градъ, к Вольному царю, ко Огненному щиту, к Пламенному копью.
И какъ приехалъ въ Задонскую орду ко царю, и пришелъ в полату, образу Божию молитца, царю поклоняетца. И говоритъ ему царь: «Откуды ездишь, человече, и какова отца сынъ?» И говоритъ ему Еруслонъ Лазаревичь: «Язъ еду от Картаусова царства, от отца князя Лазаря Лазаревича, ищу себе ласкавого государя, где бы мне послужить, красное портище износить, и добра коня уезъдитъ, слаткого медку напитца, и молодость свою потешить». И говорит ему Вольной царь, Огненной щит, Поломянное копье: «Еруслонъ, поедъ ко мне в царство, мне такие люди и надобны». И царь его пожаловал свыше всехъ 12 багатырей. И служитъ ему Еруслонъ Лазаревичь полгодищное время.
И поехал Еруслон Лазаревич на потеху. И какъ будутъ оба на-веселие, и близко трупу человеческа, и Еруслонъ Лазаревичь зговоритъ Вольному царю, Огненному щиту, Пламенному копью: «Государь царь и великий князь! Ехал я к тебе и видял я рать-силу побитую, много трупу человеческаго. А в той рате лежитъ живъ человекъ: тело его аки великая гора, а глава у него аки великая бугра». И тутъ царь от печали воздохнув, и пал на землю, и говорит царь: «Та глава лежитъ на плече моемъ 16 ! А под тою главою есть мечь, и всяко его аз добывал и не могъ добыта, а опричь того меча никаков мечь не сечетъ меня и не имет: на огне я не горю, на воде не тону. А того меча велми боюся: какъ бы я того багатыря не убил, и мне бы самому убиту от него быти».
И говорить Еруслон Лазаревичь: «Государь Вольной царь, Пламенное копье! Пожалуй меня, холопа своего: язъ тебе тотъ мечь добуду!» И говорить ему Вольной царь: «Еруслон Лазаревичь! Какъ ты мне ту службу сослужишь, и я тебя пожалую паче всехъ ближнихъ своих приятелей. А токо ты похвалился такимъ словомъ да не сослужишь, и ты у меня не уйдешь никуды, ни водою, ни землею».
И поклонился ему Еруслон Лазаревичь, и селъ на свой доброй конь, и поехал к богатырской головъ. И как будет у нея, и говорить ей Еруслон Лазаревич: «О государыни багатырская голова, надеючись на твое великое жалованье и милосердие! Хатела ты ис-под себя мечь свободить мне, и яз пред царемъ похвалился; и царь мне такъ сказал: „Только, де, Еруслонъ, не добудешь того меча, и ты, де, у меня не можешь нигде укрытися и утьти, ни водою, ни землею"».
И слезшы Еруслон Лазаревичь своего добра коня, и ударился о сыру землю, и говорить: «О государони богатырская голова! Не дай напрасной смерти, дай живота!» И багатырская голова с места содвигнулась, и Еруслон Лазаревичь вземъ мечь и поехал; а самъ себе подумалъ: «Господи Боже, Спасеъ Милостивый!. Доселе азъ царей устрашалъ, богатырей побивалъ, а ныне язъ со слезами багатырской голове поклонился!» И богатырская голова крикнула громко голосомъ, и Еруслонъ Лазаревичь воротился. И Еруслонъ узнал свою вину и воротился, и слезъ з добра коня, и палъ на сыру землю, и говоритъ: «Багатырская голова, виноватъ я пред тобою, что посмешыл таковое слово».
И зговоритъ ему багатырская голова: «Богъ тя проститъ, Еруслонъ Лазаревичь, в том слове, что дерзнул со млада ума! Не всемъ ты завладеешь, что мечь взялъ: можешь и с мечем быти мертвъ! Тако добра хощу. Как ты, Еруслонъ Лазаревичь, приедешь в Штютенъ град, к Вольному царю, к Огненному щиту, к Пламенному копью, и какъ увидитъ тя, и не усидитъ на престолъ своемъ, кинетъ жезлъ свой, и стретит тя, учнетъ тебе говорить, и много добра сулить; и ты, Еруслонъ Лазаревичь, послушай меня: и ударь ево по главе однажды. И какъ ты ево ударишь, и буде он тебе велитъ себя и вдругорядь ударить, и ты ево не бей: и аще он с того удару оживетъ, и он тебя убьетъ». И Еруслонъ Лазаревичь поклонился ей, и поехалъ ко граду.
И какъ въехалъ на царевъ двор — а мечь несетъ на плече — и увидялъ его царь, скочил с престола своего, и кинул жезлъ свой, и побежал встречать Еруслона. И говоритъ ему царь: «Исполать 17 тебе, Еруслонъ Лазаревичь! Какова тебя сказывали, таковъ ты и есть! За ту тебе службу место у меня тебе первое подле меня, а другое — против меня, а третие — где тебе любо! Казна у меня тебе не затворена, а после смерти царством моимъ владей». И протянулъ царь руку, и хотелъ мечь приняти. И Еруслонъ Лазаревичь ударил царя по главе, и разсек его надвое.
И говорить ему царь: «Ударь меня, Еруслон, и вдругорядь!» И говорить ему Еруслон Лазаревичь: «Ударил я тебя по главе, и разсекъ пополамъ, и ты не горазно говоришь! Богатырь единожды сечетъ». И кинулись к нему, и хотели его поймать, и взять, и посадить в темницу. И Еруслонъ взялъ въ руку мечь, а в другую полцаря, и поворотился кругомъ, и убилъ князей, и бояр, и багатырей сорок человекъ.
И зговорятъ ему князя и бояра, и градцкие люди: «Государь Еруслонъ Лазаревич! Смирися, престани битися! Не для ради мы того к тебе кинулись, что дратися, — чтобы ты былъ у нас царь!» И говорить им Еруслонъ: «Выбирайте вы царя промежь собою иново, а язъ вамъ не царь!»
И учал Еруслонъ ис царя желчь вынимать, и в сафьянныя сумки класть. И сел Еруслонъ на свой доброй конь, и поехалъ из града вон; и в те поры Еруслону минуло 11 летъ.
И приехал Еруслон к багатырской голове, и вынял из сумокъ царьской желъчь, и помаза багатыря Рохлея. И тут Рохлей жив сталъ, и с Еруслономъ поцеловались, и назвали другъ друга братомъ. И Рахлей богатырь поехал в Задонскую орду в Штютен град, по благословению отца своего женитца Вольнова царя на дщери Понарии царевны, царствовати в Штютенъ граде; и Еруслон поехал ко князю Данилу Белому в царство.
И ехал Еруслонъ год времяни, и въехалъ во градъ ночью, никто ево не слыхал и не видал. И приехал к темнице, ажио у темницы стражей всехъ прибил, и ударил в темничныя двери, и вышыб вон. И вшед в темницу, и говоритъ Еруслон Лазаревичь: «Многолетное здравие царю Картаусу и государю моему батюшку, князю Лазарю Лазаревичю с двумя-на-десяти богатырями!» И говоритъ ему царь Картаус: «Человече, отъиди прочь от нас, не пролыгайся 18 !» И говоритъ имъ Еруслон Лазаревичь: «Язъ, государь, не пролыгаюся! Куды вы меня послали, и я вамъ ту службу сослужил, и желчь из его вынял».
И зговоритъ ему царь Картаусъ: «Человече! Коли ты Еруслон называешыся, и службу нашу сослужил, Вольново царя убил и из него желчь вынялъ, — и ты тою желчию помажь намъ очи, и мы светъ Божий увидимъ, и тебя, Еруслон, увидимъ, и веру тебъ поймем».
И Еруслон царю очи помазал, и отцу своему князю Лазарю Лазаревичю, и двоюнадесяти богатырям очи помазал: и они светъ Божий узрили, и Еруслона увидели, и возрадовались радостию великою.
И какъ утренняя заря заиметца, и Еруслон вышел из темницы вон, и садился на своего доброго коня, и поехал по граду. И не ясенъ соколъ напущаетца на гуси и на лебяди, напущаетъца Еруслон Лазаревичь на мурзы и на татары; прибил, и присекъ, и конемъ притоптал мурзъ и татаръ 170 000, а черных людей и младенцовъ в девять летъ — въ крещеную веру привел и крестъ целовати за царя Картоуса велелъ, а свою имъ татарскую веру велелъ проклинать. И велелъ бити челомъ царю Картоусу, а князь Лазарь Лазаревичь княземъ былъ, а двана-десять багатырми быть. А князя Данила Белого, поймав, сослал в монастырь, и велелъ пострищи, и дал ему наказание. А за тое его убилъ, что он мать его убилъ, княгиню Епистимию.
И покушал Еруслонъ хлебца у царя маленько, Картоуса, и простился с царемъ, и со отцемъ своимъ, и з богатырми, и со всеми людми, и вселъ на свой добрый конь, и поехал ис царства вон. Царь Картоус и отецъ ево князь Лазарь, много со слезами унимали: «Живи ты у нас, Иеруслонъ Лазаревичь, Божие да твое царство, владей имъ, а от нас прочь не отъезжай!»
И Еруслон поклонился царю Картаусу, и со отцемъ своимъ простился, и поехалъ ко граду Дербию, ко царю Варфоломею, а хощетъ видети прекрасную царевну Натасию Варфоломеевну; а в те поры Еруслону минуло двенатъцать летъ.
И едетъ месяцъ, и другой, и 3-й, и доехал Еруслонъ до царства Варфоломеева. Ажио под темъ царствомъ езеро велико, и в томъ езере лютое чюдо о трехъ головах, на всякъ день выходитъ на берегъ и поедаетъ многия люди. А царь Варфоломей велитъ на всякъ день кличь кликать, чтобы Богъ послал такова человека, кой бы в езере чюдо извелъ, «а язъ бы ему много далъ городов, и казны довольно ему, и коней добрых, и людей ему на службу, сколько ему надобно».
И вьехал Еруслон во град, и стал на дворъ у вдовы. И услышал Еруслон кличь царьский, что много чюдо людей поедаетъ. И селъ Еруслонъ на свой доброй конь, и поехал к езеру.
И услышало чюдо, что приехал Еруслонъ, и выскочило вон; конь испугался, пал на окарачки, и Еруслонъ свалился с своего добра коня на землю, и ухватило ево чюдо, и поволокло во езеро. Еруслонъ ухватилъ мечь свой, — а доброй конь ево остался на брегу, и влез Еруслонъ чюду на спину, и отсекъ Еруслон у чюда две головы, и хощетъ третьюю голову отсечь.
И возмолилось чюдо: «Государь Еруслон Лазаревичь! Не дай смерти, дай живота! По сей день из езера не выйду, и людей есть не стану, а стану есть рыбу и тину, и траву болотную, а тебе дамъ подарокъ велий: есть у меня камень самоцветной, и язъ тебе отдамъ».
И говоритъ Еруслон: «Чюдо, аще ты мне камень отдашь, язъ тебя спущу жива». И пошло чюдо во езеро, — а Еруслон все на нам седелъ, — и взял у чюда камень самоцветной, и велелъ вынести из езера на брегъ. И Еруслон снял с чюда третию голову и селъ на свой доброй конь и поехал во градъ Дербию.
Ажио встречаетъ ево царь Варфоломей въ воротах градных, и Еруслон Лазаревичь не доезжаючи царя, слазитъ с своего добра коня, бьетъ челомъ о сыру землю: «Многолетное здравие государю царю Варфоломеъю! Многолетствуй, государь, во своемъ царствъ, с князи и з баляры, и со всеми христианы на многие лета! Избыл еси твоего града губителя!»
И зговоритъ ему царь Варфоломей, и все возрадовались радостию великою, и емлетъ Еруслона за руку за правую, и целуетъ его во уста сахарныя, а самъ зговоритъ таково слово: «Ведаю язъ, Божий человекъ, не хотя Господь смерти грешникомъ, хотя нашъ град от таковаго губителя спасти, посланно за тобою, храбрымъ воиномъ. И как тебя зовутъ по имени, и откуда тебя сюды Богъ занес, и какова отца сынъ и матери?»
И зговоритъ Еруслон: «Государь царь Варфоломей! Язъ, государь, ежду от Картоусова царства, а от отца сынъ князя Лазаря Лазаревича, а мати у меня Епистимия, а меня зовут Еруслоном. А гулял язъ, государь, в чистомъ поле».
И царь о немъ наипаче возрадовался, что Богъ ему подал такова человека храбраго. И архиепископъ того града со всем соборомъ и со кресты, и со иконами стречали с князи, и з боляры, и со всеми своими православными христианы; поклоняетъца весь мир: и малые младенцы возыграли, и стари вострепетались; и бысть во градъ радость великая.
И царь Варфоломей на радости и пиры сотворил многия и великия, и созвал князей и бояръ, и всяких чинов людей, з женами и з детми, а Еруслона взялъ е за руку, и повел к себе в полаты, и посадил, учрежда место ему подле себя, и стал ему говорить: «Государь Еруслон Лазаревич! Буди воля твоя, живи ты у меня во царстве, и емли ты городы, и с пригородками, и с красными селами. Место тебе — подле меня, а другое — против меня, а третие место — где тебе любо; казна тебе у меня не затворена: емли себе злата и сребра, и скатнаго жемчюга, и камения драгаго, сколко тебе надойбно. И поизволишь женитися, и язъ дамъ за тебя дочью свою Настасью Прекрасную, а приданова дамъ половину царства».
И какъ Еруслон будетъ седячи за столомъ на-веселие, и зговоритъ ему Еруслон Лазаревичь: «Государь царь Варфоломей, покажи ми дочь свою». И царь Варфоломей велелъ итьти в полату к дочери своей, прекрасной Настасие Варфоломъевнъ.
И Еруслонъ въставъ из-за стола, и вшед в полату, образу Божию поклоняетъца, и царевна поднесла ему розныя питья царския. Еруслон, испив у царевны, и пошел вон ис полаты, и учалъ говоритъ: «Государь царь Варфоломей! Хощу женитися, и понять за себя дочь твою Настасию». И о томъ царь Варфоломъй возвеселился и далъ за него дщерь свою Настасию.
И взял Еруслон Настасию Варфоломъевну, и легъ с нею опочевать, и учал себе любить ея, спрашивать: «Милая моя царевна Настасия Варфоломеевна! Есть ли на семъ свете тебя краше, а меня храбрее?» Что зговоритъ ему царевна Настасия: «Государь Еруслон Лазаревич! Нетъ тебя храбрее! Ты, государь, князя Ивана, рускаго багатыря, побил; ты, государь, князя Данила Белого побилъ, и царьство его попленил; ты, государь, Ивашко, Белую Япанчу, убил; ты индейского царя устрашил; ты, государь, Вольнаго царя, Огненнаго щита, Поломяного копья, убил; ты, государь, оживилъ Рахлея багатыря; ты, государь, отца своего воскресил и змия убил. Язъ, государь, что за красна! Как есть государь, а в Девичье царстве, в Солнышномъ граде, царевна Понария, сама царствомъ владеетъ; иная, государя, коя пред нею стоит день и нощь, и та, государь, меня вдесятеро краше».
И поутру встав Еруслон Лазаревичь рано, и даетъ жене своей царевне Настасие Варфоломъевне камень самоцветной, и зговоритъ ей: «Милая моя царевна Настасия! И только ты родишь сына — и ты ему вделай въ перстень, а только родишь дочерь — дай в приданые». А самъ пошелъ ко царю в палату, и учалъ с нимъ пития пити и веселитися.
И какъ будут оба на-веселии, и Еруслон встав из-за стола, образу Божию поклоняетца, и царю бьетъ челомъ, и з женою простился. И селъ на свой доброй конь, и поехалъ к Девичью царству, к Солнышному граду, видети прекрасную царевну Панарию.
И ехал Еруслон полгода времяни, и доехал до Девичья царства, до Солнышнаго града, и вьехал во градъ, и слезъ с своего добраго коня, и пошел к царевне в полату.
И узрела царевна такова воина, и возрадовалась, и учала ему бити челомъ: «Государь Еруслон Лазаревичь! Владей ты моим царствомъ и людми; и вся казна, и добрые люди, и кони, и я сама пред тобою; а воинских людей у меня 7000, и черных людей 300 000, владей!»
Еруслонъ Лазаревичь, смотрячи на красоту ея, с умомъ смешался, и забыл свой первой бракъ. И взялъ ея за руку за правую, и целовалъ ея во уста сахарныя, и прижималъ ея к сердцу ретивому, и назвалъ ея женою, а она ево мужемъ назвала. И учали себе жить, а царьством владети.
А Настасия Варфоломеевна без него родила сына, и нарече во святомъ крещении имя ему Иванъ, а прозвище Еруслонъ Еруслоновичь; глаза у него какъ питныя чашы, а лицемъ румянъ, а собою ростучь. И живетъ Настасия Варфоломевна без Еруслона пять летъ, по вся дни лице свое умываетъ слезами, ждучи своего мужа Еруслона Лазаревича.
И какъ будетъ Еруслонъ Еруслоновичь пяти летъ на шестомъ, и учалъ ходить во дворъ г дедушку своему царю Варфоломею, и учалъ шутить шутки с княженецкими детми и боярскими, и з гостиными: ково хватитъ за руку — у того рука прочь, ково хватить за голову — и голова прочь; и ту граждана не залюбили.
Еруслон Еруслоновичь узналъ, что ево гражданя не возлюбили, и пришелъ к матери своей Настасие Варфоломеевнъ и учал говорить: «Государыни матушка, Настасея Варфоломеевна! Куды поехалъ государь мой батюшко?» И зговоритъ Настасея: «Дитятко мое милое, Еруслонъ Еруслоновичь! Поехал твой батюшко к Девичью царьству, к Солнышному граду». Еруслонъ Еруслоновичь седлалъ своего добраго коня и поехал отца своего искать.
И как будетъ Еруслонъ Еруслоновичь под царствомъ Девичьимъ, и скрычитъ громко голосомъ. И отецъ его Еруслонъ с постели спрянулъ, и зговоритъ: «Милая моя Понария царевна! Не бывали ли хто преж сего под симъ царствомъ, и не сватывался ли кто к тебе?» И говорить ему Панария царевна: «Государь Еруслон Лазаревичь! Не бывал нихто прежь тебя». И зговоритъ Еруслонъ: «Слышу язъ, что есть под моимъ царствомъ багатырь; и я поеду убью ево». И выехал Еруслонъ в чистое поле.
Как сьезжаютца два сильныя богатыри: Еруслонъ Лазаревичь ударил сына своего против сердца ретиваго, и мало ево ис седла вон не вышыб; и Еруслонъ Еруслоновичь ударилъ отца своево против сердца ретиваго, и ухватил Еруслонъ Еруслоновичь копье рукою правою у отца своего, и возсиялъ на рукъ перстень, а в перстни — камень самоцветной.
И увидал Еруслонъ Лазаревичь у сына своего златъ перстень, а в перстни камень самоцветной, и учалъ спрашивать сына своего: «Чье детище молодое, и откуду ездишь, и какова отца сынъ, и какъ тебя зовутъ по имени?»
И зговоритъ сынъ ево: «Государь храбрый воин! Язъ еду от града Дербии, от царя Варфоломея; а отець у меня был Еруслонъ Лазаревичь, а мати у меня Настасия Варфоломеевна; а отца своего в лице не знаю; а поехал от матери своей гулять г Девичью царству».
И Еруслон Лазаревичь брал ево за руку за правую, и целовал его во уста сахарныя, и называлъ его сыномъ. И садились оне на свое добрыя кони, и поехали ко Дербию граду, к Варфоломееву царству. И учалъ Еруслон сына своего спрашивать о отце своемъ царе Варфоломее о здравии, и о матери его, а об своей жене, и о царстве, и о людехъ: «Не прихаживал ли хто без меня под наше царство, и не побивал ли кто людей в царстве нашемъ? Я бы ему влил кровь противо крови» 19 .
И говоритъ ему сынъ ево Еруслон Еруслоновичь: «Государь мой батюшко, Еруслон Лазаревичь! Дедушко при старосте, неможетъ 2 0, а мати моя в печалехъ великих, что тебя к себе дождатися не можетъ, а под царствомъ нашымъ не бывал нихто».
И ехалъ, ехал Еруслон полгода времяни, и приехал под царство Дербию-градъ, ажио во граде плачь и сетование великое: преставися у них царь Варфоломей.
И вьехали они во град Дербию; гражданя того града их опознали, что едет Еруслон, и с сыномъ своим Еруслономъ Еруслоновичемъ, и людие Дербия града поклонились: «Многолетное здравие государю Еруслону Лазаревичю и с сыномъ своимъ Еруслоном Еруслоновичемъ! Здравствуй, государь, на Дербие, принял венецъ царский и порфиру царскую, и градъ Дербии, и орду сию, и мы о тебе станем радоватись, а царя Варфоломея поминати!»
И вьехал Еруслон на дворъ свой, и выскочила противо ево стречати прекрасная царевна Настасий Варфоломеевна, и ниско мужу своему поклоняетца, Еруслону Лазаревичю, и говорить таково слово: «Солнце мое равитцкое! Откуду взошло и меня обогрело? Отколе мя светъ осветил, и отколя зоря возсияла и светъ осветилъ?» И обняла его, и взяла за руку, и целовала его во уста сахарныя, и прижимала ево к своему сердцу ретивому, и повела ево в хоромы царские, и все князи и боляра, и гости торговые, и черные люди Еруслону возрадовались.
Еруслону слава не минуетца отныне и до века, аминь. Аминь.
Примечания.
1 круглого;
2 тесьмовую;
3 узорчатые;
5 сивый (сив).
6 увертлив.
7 во всю силу.
8 холстине
9 ест жадно
10 ворот кольчуги;
11 последний.
12 т. е.: приступом.
13 когда я был еще в пеленках;
14 в обхват;
15 при этих условиях;
16 заботит меня.
18 не лги, не обманывай.
19 я бы ему отомстил за пролитую кровь;
Видимо, к первым десятилетиям XVII в. следует отнести появление у нас очень популярной повести о Еруслане Лазаревиче, или Уруслане Залазоревиче, старейшие списки которой датируются тем же XVII в. Повесть восходит к не дошедшему до нас восточному источнику и является, нужно думать, записью устного пересказа тюркской переделки двух эпизодов поэмы Фирдоуси «Шах-Намэ» (X в.), осложнённых восточными сказочными мотивами. В центре «Шах-Намэ» стоит Рустем, в тюркской переработке превратившийся в Арслана (лев), откуда наш Уруслан и затем Еруслан, по отчеству Залазоревич, потом Лазаревич, в соответствии с именем отца Рустема - Заль-Зар ". Судя по таким выражениям применительно к Еруслану Лазаревичу и его сыну, как «поехал в чистое поле казаковать», «таков ты молод, а поехал казаковать рано», наша повесть сложилась в казацкой среде, неоднократно сталкивавшейся в XVI-XVII вв. с восточными народами. Уже в самую раннюю пору бытования у нас повесть о Еруслане настолько восприняла в себя черты русского быта и настолько связалась с русским фольклором, что её по праву можно причислить к нашим оригинальным произведениям с заимствованным сюжетом.
По наиболее старому из сохранившихся списков сюжет повести таков. У Залазара Залазоревича, дяди царя Киркоуса Киркодо-новича, был сын Уруслан. «И как будет Уруслан десяти лет, вы-дет на улицу, и ково возмёт за руку, и у того руку вырвет, а ково возмёт за ногу, тому ногу выломит». На Уруслана бьют челом Киркоусу князья, и бояре, и «гости силные», что он «играет-де негораздо с их детьми». Уруслан, выслушав упрёки своего отца Залазара, которому пожаловался Киркоус, просит отца, чтобы тот поставил ему «палату каменную близко моря», положил бы в ней седло, узду тесмяную и саблю булатную, и в той палате он будет жить, а позовёт его царь Киркоус на службу, и он не пойдёт к нему. В построенной для него палате Уруслан стал жить один, и начал он «ис палаты гуляти по лукоморью и по тихим по заводям учал стреляти в гуси и в лебеди, тем ся учал кормитца». Потянет он лук, и словно орда закачается, а выстрелит - словно из тучи сильный гром грянет. К нему приезжает старый конюх его отца Ивашка, пригоняющий ему коня Араша, поймав которого, Уруслан кладёт на него «седло черкасское» и отправляется в поле на рать великую, чтобы «отведать плеча своего богатырского». Рать эта, оказывается,- царя Киркоуса, и во главе той рати - отец Урус-лана. Воюет рать с Данилом, князем Белым. Взяв благословение у отца, Уруслан идёт один против огромного вражеского войска и разбивает его, но Данила отпускает живым, потому что он взмолился о пощаде и пообещал впредь не мыслить зла на царя Киркоуса и на князя Залазара. Простив Киркоуса за то, что он его изгнал, Уруслан всё же отказывается поступить к нему на службу, обещая помочь ему, когда понадобится; отказывается и от награды. Поехав далее и встретившись с русским богатырём князем Иваном, он побеждает его в поединке, братается с ним и, победив после этого Феодула-змея, выдаёт за князя Ивана его красавицу дочь.
Прослышав затем от жены Ивана, что где-то в поле кочуют две сестры-царевны, у которых даже девушки, подающие им воду, краше, чем она, и что есть человек удалее Уруслана, по имени Ивашко Белая Поляница, и стережёт он индейские границы,- Уруслан, как ни хотелось ему найти тех двух царевен и переведаться с Ивашкой силой, решил сначала навестить своих состарившихся родителей, но, приехав в царство Киркоуса, нашёл его запустевшим. Вероломный Данило Белый разорил его, а Киркоуса, Залазара и двенадцать богатырей полонил. Помчался Уруслан на Ара-ше в царство Данила и нашёл пленников в темнице с выколотыми глазами. От отца Уруслан узнал, что пленники могут прозреть, если помажут свои глаза свежей печенью и горячей кровью Зелёного царя, огненного щита, пламенного копья. С помощью девицы-волшебницы, обратившейся в птицу, Уруслан добирается до царства Зелёного царя. Здесь он наезжает на великое побоище, среди которого лежит огромная человеческая голова богатыря, убитого Зелёным царём, а под ней меч, которым, по словам головы, только и можно посечь Зелёного царя. Через некоторое время, послужив у Зелёного царя, Уруслан возвращается к голове; она скатывается, и он берёт меч, которым и убивает царя, взяв у него печень и кровь. Вернувшись в царство Данила Белого и убив его, Уруслан исцеляет Киркоуса, Залазара и двенадцать богатырей. Проводив затем всех их в царство Киркоуса, Уруслан «поехал в чистое поле казаковать». Через много дней он наехал на белый шатёр с маковками красного золота аравитского, и в том шатре жили две царевны, которых хвалила жена Ивана. Взяв с собой «на опочив» сначала старшую сестру, а затем младшую, он отрубил старшей голову, потому что она сказала, что есть у индейского царя страж Ивашко Белая Поляница, который удалее Уруслана. От сестёр он узнал, что дочь индейского царя много краше их обеих. Повстречавшись с Ивашкой, он одолевает его, приезжает к индейскому царю и бьёт челом ему в службу.
В Индейском царстве Уруслан убивает «чудо о трёх головах», обитающее в городе, пожирающее каждый день по человеку и назавтра готовящееся пожрать царскую дочь. На дне озера он находит драгоценный камень, какого не было во всей Индейской земле. В награду за убийство чудовища царь отдаёт Уруслану в жёны свою дочь. В первую же брачную ночь он, однако, её покидает: узнав от нее, что в Солнечном городе царствует царевна, которая во много раз краше её, он отправляется на поиски новой красавицы, велев жене, если у неё родится сын, надеть ему на руку перстень с добытым им в озере драгоценным камнем, а если родится дочь, сделать ей из этого камня серьги. Прибыв в Солнечный город, Уруслан стал жить с царевной, которая сказала ему, что краше сё нет на всём свете. Жену свою, дочь индейского царя, он забыл, а между тем у неё родился от него сын, названный также Урусланом, и такой же богатырь, как и его отец. Когда ему исполнилось двенадцать лет, он захотел «потешиться царскою потехою», но «добрых родов царские дети и великих князей» стали его бесчестить и называть незаконным сыном. Он пожаловался матери, а она объяснила ему, чей он сын и куда его отец уехал. Выбрав себе доброго коня, поехал молодой Уруслан на поиски отца. Повстречавшись с сыном, Уруслан-отец только при вторичной схватке с ним повергает его на землю. По камню на перстне он узнаёт, кто его соперник, и открывается ему. Сын упрекает отца за то, что он, покинув законную жену, живёт с незаконной, на что отец отвечает: «В том де еемь виноват, да всякий человек хочет потешитися молодостию, да всяко время бывает до поры, а ныне мне то всё ненадобно и впред того делать не хочю». И покинув незаконную жену, Уруслан Зала-зоревич вместе с сыном отправляется к законной жене в Индейское царство. Когда он приехал к индейскому царю, тот ему очень обрадовался и щедро одарил его. От индейского царя Уруслан получает, сверх того, половину царства. С тех пор зажил он «безмятежно» с женой. Индейскому царю он подчинил много городов и царств, царей и королей, и сильных богатырей, и удалых людей. Молодой Уруслан не остался жить с отцом, а на вещем Араше «поехал в чистое поле гуляти-казаковати», чтобы «отведати плеча своего богатырского» ".
Как видно уже из предложенного пересказа, наша повесть, почти сплошь написанная живой народной речью, хотя и с употреблением некоторых тюркских слов (тебеньки, кутас, тегиляй, саадак), насквозь проникнута элементами русского фольклора, которые она щедро позаимствовала у былин и сказок, в свою очередь повлияв на сказку, в частности об Илье Муромце. Эпические повторения, ритмическое построение фраз, постоянные речевые формулы и постоянные эпитеты - всё это вошло в повесть из фольклорной традиции. Обрусение повести сказалось и в бытовом её колорите. Не говоря уже о том, что персонажи её называются по имени и отчеству, они, особенно Уруслан, и в своём поведении обнаруживают тесную связь с русским бытом. Князь Иван, с которым братается Уруслан,- русский богатырь. О себе Уруслан говорит, что он «русин» и «крестьянин», т. е. христианин. Он не только почтительный сын своих родителей, но и человек благочестивый, в рискованные моменты своей жизни обращающийся с молитвой к богу. Готовясь к бою с Ивашкой Белой Поляницей, он в ответ на его угрозы говорит: «Брате Ивашко! оба мы ещо в божие руке: кому ещо над кем бог пособит». Сказав о том, что Уруслан проколол копьём Ивашку, повесть добавляет: «И тут ему смерть скончал: похвальбе его бог не пособил». Еруслану, как и героям русских былин, свойственно рыцарское представление о чести и благородстве. Отказываясь от награды, которую предлагает ему царь Киркоус за то, что Ерус-лан одолел рать Данила Белого, он говорит: «Государь царь, одно взяти: любо корыстоватися, или богатырем слыти». Наехав на сонного богатыря, князя Ивана, Еруслан не убивает его. Иван в свою очередь, когда Еруслан заснул, думает про себя: «Убити мне сонного человека не честь мне, богатырю, будет». Любопытно, что повесть заканчивается традиционной концовкой: «Ныне и присно и во веки веком. Аминь».
Ещё сильнее фольклорные и русские бытовые элементы выступают в позднейших списках повести, например в списке Погодинского древлехранилища XVII-XVIII вв. ", в котором по сравнению со списком Ундольского находим существенные перестановки эпизодов и ряд новых подробностей в самом изложении сюжета. Для уяснения фольклорных и бытовых черт в стиле этого списка показательна уже хотя бы такая фраза: «И не ясен сокол напущаетца на гуси и на лебеди, напущает [ца] Еруслан Лазаревич на мурзы и на татары: прибил, и присёк, и конём притоптал мурз и татар 170000, а чёрных людей и младенцов в девять лет в крещённую веру привёл и кресть целовати [велел] за царя Картоуса. а свою им татарскую [веру] велел проклинать... а князя Данила Белого поймав, сослал в монастырь и велел пострищи». После того как Еруслан победил «трёхглавое чюдо» в озере, навстречу ему идёт царь, имя которого здесь Варфоломей, с архиепископом и «со всем собором, и со кресты, и со иконами, с князи, и с бояры и со всеми православными христианы». Когда жена Еруслана Настасья Варфоломеевна родила сына, она «нарече во святом крещении имя ему Иван, а прозвище Еруслон Еруслонович».
От XVIII в. вплоть до десятых годов XX в. идёт длинный ряд лубочных переработок повести о Еруслане и лубочных картинок на её сюжет ". С XVIII же века начинаются и литературные обработки повести. Ею воспользовался Пушкин в «Руслане и Людмиле» - в эпизоде встречи Руслана с богатырской головой. Она породила народную сказку и отразилась в украинском заговоре от укуса змеи.
«ПОВЕСТЬ О ГОРЕ И ЗЛОЧАСТИИ»
Замечательная «Повесть о Горе и Злочастии, как Горе-Злочастие довело молодца во иноческий чин», написанная народным стихом, стоит в ряду значительных созданий мировой литературы. Она дошла до нас в единственном списке первой половины XVIII в., но возникла, видимо, около половины XVII в. Начинается она буквально от Адама:
Изволением господа бога н спаса нашего Иисуса Христа вседержителя, от начала аека человеческаго... А в начале века сего тленнаго сотворил небо и землю, сотворил бог Адама и Евву, повелел им жити во святом раю, дал им заповедь божественну:
не повелел вкушати плода винограднаго
от едемскаго древа великаго.
Адам с Евою нарушили заповедь божию, вкусили «плода винограднаго» и за это были изгнаны из рая и поселены на земле, где им велено было раститься, плодиться и питаться своими трудами. И пошло от Адама и Евы человеческое племя,
ко отцову учению зазорчино, к своей матери непокорливо и к советному другу обманчиво.
За все эти преступления человеческого рода господь разгневался и послал на него великие напасти и скорби, чтобы смирить людей и привести их на «спасённый путь».
Вслед за такой экспозицией начинается рассказ о самом герое повести - о безымянном молодце. Отец и мать стали учить его, наставлять на добрый путь и преподали ему традиционные нормы житейского поведения, при соблюдении которых молодец мог бы уберечься от соблазнов, какие рассеяны на путях человеческой жизни:
Не ходи, чадо, в пиры и в братчины,
не садися ты на место болшее,
не пей, чадо, двух чар за едину!
Ещё, чадо, не давай очам воли,-
не прелщайся, чадо, на добрых красных жён,
отеческия дочери!
Не ложися, чадо, в место заточное,
не бойся мудра, бойся глупа,
чтобы глупыя на тя не подумали
да не сняли бы с тебя драгих порт...
Молодец был в то время се мал и глуп,
не в полном разуме и несовершен разумом,-
своему отцу стыдно покоритися
и матери поклонитися,
а хотел жити, как ему любо.
Обзаведшись деньгами, обзавёлся он друзьями и
Честь его, яко река, текла; друговя к молотцу прибивалися, в род-племя причиталися.
Среди этих друзей особенно полюбился ему один, объявивший себя его «названым братом» и зазвавший его на кабацкий двор. Там поднёс ему он чару зелена вина и кружку пива пьяного и посоветовал лечь спать тут же, где он пил, положившись на своего названого брата, который сядет у его изголовья и будет его оберегать.
Легкомысленный и доверчивый молодец понадеялся на своего друга, упился без памяти и, где пил, тут и спать лёг.
Проходит день, наступает вечер. Молодец пробуждается от сна и видит, что он догола раздет, покрыт лишь отрепьями, под буйную его голову положен кирпичик, а «милый друг» исчез. Нарядился молодец в оставленные ему лохмотья, посетовал на своё «житие великое» и на непостоянство своих друзей, решил, что стыдно ему появиться в таком виде к отцу, к матери, к своим родным и друзьям, и пошёл он в чужую, дальнюю сторону, где сразу попал на пир. Пирующие принимают его очень ласково, потому что ведёт он себя «по писанному учению», и усаживают за дубовый стол - не в болшее место, не в меншее, садят ево в место среднее, где седят дети гостиные.
Но молодец сидит на пиру невесел. Присутствующие обращают на это внимание и спрашивают о причине его печали. Он откровенно говорит им о том, что наказан за «ослушание родительское», и просит научить его, как жить. «Люди добрые» принимают деятельное участие в судьбе молодца и, так же точно, как это делали раньше его родители, дают ему ряд душеспасительных практических советов, при помощи которых он вновь может стать на ноги:
Не буди ты спесив на чужёй стороне,
покорися ты другу и недругу,
поклонися стару и молоду,
а чюжих ты дел не объявливай,
а что слышишь или видишь, не сказывай...
Молодец внимательно слушает советы добрых людей, идёт дальше, опять на чужую сторону, и начинает там жить «умеючи». Нажил он богатства больше прежнего и захотел жениться. Присмотрев себе невесту, он затевает пир, зовёт гостей, и тут-то, «по божию попущению, а по действу диаволю», происходит у него та роковая ошибка, которая явилась причиной всех его дальнейших злоключений. Он похвастался тем, что «наживал животов больше прежнего», «а всегда гнило слово похвальное». Хвастанье молодецкое подслушало Горе-Злочастие и говорит:
Не хвались ты, молодец, своим счастием,
не хвастай своим богатеством,- бывали люди у меня, Горя,
и мудряя тебя и досужае,
и я их, Горе, перемудрило:
учинися им злочастие великое,-
до смерти со мною боролися,
во злом злочастии позорилися -
не могли у меня, Горя, уехати,
а сами они во гроб вселились...
Это первое смущение, которое внесло Горе-Злочастие в мысли молодца. Вслед за тем Горе является молодцу во сне и нашёптывает ему злой совет - разрушить налаженную жизнь, отказаться от своей невесты, пропить всё своё имущество и идти нагим и босым по широкому земному раздолью. Оно пугает молодца тем, что изведёт его жена из-за золота и серебра, и прельщает его обещанием, что кабаком Горе избудется, за нагим оно не погонится, «а нагому, босому шумит разбой».
Молодец тому сну не поверил, и вот Горе-Злочастие является ему опять во сне в образе архангела Гавриила и рисует преимущества вольной жизни нагого-босого, которого и не бьют, и не мучают, и из раю не выгоняют. Этому сну молодец поверил, пропил своё имущество, скинул с себя платье гостиное, надел гуньку кабацкую и пошёл путём-дорогою в незнаемые края. По дороге ему встречается река, за рекою - перевозчики, и они требуют от молодца плату за перевоз, а дать ему нечего. Сидит молодец весь день до вечера у реки не евши и в отчаянии решает броситься в быструю реку, чтобы избавиться от своей тяжёлой участи, но Горе - босое, нагое, лыком подпоясанное - выскакивает из-за камня и удерживает молодца. Оно напоминает ему о его непослушании родителям, требует, чтобы молодец покорился и поклонился ему, Горю, и тогда он будет перевезён через реку. Молодец так И поступает, становится весел и, идя по берегу, запевает песенку:
Беспечална мати меня породила,
гребешком кудерцы розчёсывала,
драгими порты меня одеяла
и отшед под ручку посмотрила:
«хорошо ли моё чадо в драгих портах? -
А в драгих портах чаду и цены нет!»
Понравилась перевозчикам несня молодца, перевезли они его безденежно на другую сторону реки, накормили, напоили, одели в крестьянское платье и посоветовали вернуться с раскаянием к родителям. Направился молодец в свою сторону, но Горе ещё сильнее преследует его:
Полетел молодец ясным соколом,- а Горе за ним белым кречатом; молодец полетел сизым голубем,- а Горе за ним серым ястребом; молодец пошёл в поле серым волком, а Горе за ним з борзыми выжлецы...
Нет способа уйти от Горя-Злочастия, которое к тому же теперь научает молодца богато жить, убить и ограбить, чтобы его за то повесили или кинули с камнем в реку. Тут-то молодец вспоминает «спасённый путь» и идёт постригаться в монастырь, а Горе остаётся у святых ворот и впредь к молодцу уже не привяжется.
Во всей предшествующей русской литературе мы не найдём произведений, в которых рассказывалось бы о судьбе обыкновенного мирского человека и излагались основные события его жизни. В старинной повествовательной литературе фигурировали или подвижники, святые, или - реже - лица исторические, чья жизнь, точнее «житие», описывалась в традиционном стиле условной церковной биографии. «Повесть о Горе и Злочастии» говорит о судьбе безвестного молодца, нарушившего заповеди старины и тяжело за это поплатившегося. Избавляет молодца от окончательной гибели «спасённый путь», приводящий его в монастырь, у стен которого отстаёт от него по пятам преследующее его Горе-Злочастие. Молодец вздумал было пренебречь старинным укладом жизни и морали, решил жить «как ему любо», не считаясь с родительскими запретами, и отсюда пошли все его злоключения. Он чуть было не встал уже совсем на ноги после своего первого крушения, стал - по совету добрых людей - жить так, как учили его родители, но слишком возомнил о себе, понадеялся на себя и на свою удачу, расхвастался, и тут-то завладело им неотвязное Горе-Злочастие, сломившее его непокорство, превратившее его в жалкого, потерявшего себя человека. Образ «Горя-Злочастия» - доли, судьбы, как он встаёт в нашей повести,- один из значительнейших литературных образов. Горе одновременно символизирует внешнюю, враждебную человеку силу и внутреннее состояние человека, его душевную опустошённость. Оно как бы его двойник. Молодец, вырвавшийся на волю из очерченного благочестивой стариной круга, не выдерживает этой воли и находит себе спасение уже не в традиционной обстановке мирского быта, из которого он позволил себе выйти, а в монастыре, где ему заказано всякое проявление самостоятельного почина, дозволенное даже строгими формами домостроевского уклада. Такова та тяжёлая расплата, которая падает на голову юноши, отступившего от заветов отцов, вздумавшего жить как ему хочется, а не как велит богоспасаемая старина. За ней, за стариной, пока оказывается победа, она пока торжествует над просыпающимися индивидуалистическими порывами молодого поколения. В этом основной смысл повести, очень талантливо изображающей судьбу «детей» на переломе двух эпох.
Характерно, однако, что монастырская жизнь трактуется в повести не как идеал, даже не как норма, а как своего рода исключение для тех, кто не сумел наладить свою мирскую жизнь по правилам, какие предписывала веками сложившаяся традиция. Обращение к монастырю является для молодца печальным, но единственным выходом из его неудачно сложившейся жизни. Недаром заглавие повести обещает рассказать, как Горе-Злочастие - злая сила, овладевшая молодцом, довело его до иноческого чина. Монашеское житие, трактовавшееся ещё недавно как лучшая и самая высокая форма жизни, к которой должен стремиться всякий благочестивый человек, в нашей повести оказывается уделом грешника, монастырём искупающего свои тяжёлые заблуждения. Так мог рассуждать скорее всего автор, сам принадлежавший не к монашеской, а к светской среде. За эту же принадлежность говорит и весь стиль повести, насквозь проникнутый светским фольклорным элементом, и самый образ Горя-Злочастия, злой доли, отличный от традиционного образа врага человеческого рода - дьявола. В бытовой обстановке, нашедшей себе отражение в повести, имеются кое-какие намёки на консервативный купеческий уклад жизни, и очень вероятно, что и сам автор её принадлежал к той же консервативной купеческой или близкой к ней среде посадских людей.
Устнопоэтическая стихия окрашивает собой «Повесть о Горе и Злочастии» чуть ли не на всём её протяжении. Прежде всего бросается в глаза почти полное тождество метрического строя повести со строем былинного стиха; далее обращают на себя внимание былинные общие места (как приход на пир и похвальба на пиру), присутствующие и в нашей повести. С былинным стихом связывает повесть и приём повторения отдельных слов («надейся, надейся на меня, брата названова»; «и оттуду пошёл, пошёл молодец на чюжу сторону»; «под руку под правую» и т. д.), и приём тавтологических сочетаний («кручиноват, скорбен, нерадостен», «украсти-ограби-ти», «ясти-кушати», «род-племя» и т. д.), и употребление постоянных эпитетов («буйны ветры», «буйна голова», «быстра река», «зелено вино», «дубовый стол» и т. д.). Немало общего в «Повести о Горе и Злочастии» со стилем не только былины, но и устной лирической песни, во многом, впрочем, совпадающим с былинным стилем.
Но рядом с указанными элементами устнопоэтической традиции в повести явственно даёт себя знать и традиция книжная. Она обнаруживается в первую очередь во вступлении к повести, излагающем происхождение греха на земле после нарушения Адамом и Евой заповеди божьей о невкушении плода виноградного. Присутствует она и в последних строках повести. И вступление и заключение сближают её с произведениями житийного жанра. Сказывается книжная традиция и в некоторых типично книжных эпитетах повести, и в тематической близости её к книжным произведениям на тему о пьянстве.
Злоключения молодца, власть над ним Горя-Злочастия явились результатом его пьяного разгула, как и наказание Адама и Евы объясняется в повести тем, что они вкусили «плода винограднаго», т. е. плода пьянственного,- в отступление от Библии, где сказано, что они вкусили от древа познания добра и зла. «А гнездо мое и вотчина во бражниках». На тему о губительном действии на человека хмельного пития написан у нас ряд произведений. Ещё в XV в. на Руси известно было в рукописях «Слово Кирилла-философа словенскаго», облечённое в форму обращения «ко всякому человеку и ко священному чину, и ко князем и боляром, и ко слугам и купцем, и богатым и убогим, и к женам». В нём речь ведёт сам хмель, пользуясь при этом пословицами и поговорками, как например в следующей фразе: «Лежати долго - не добыти добра, а горя не избыти. Лежа не мощно бога умолити, чести и славы не получити, а сладка куса не снести, медовые чаши не пити, а у князя в нелюбви быти, а волости или града от него не видати. Недостатки у него дома сидят, а раны у него по плечам лежат, туга и скорбь - по бедрам гладом позванивает» и т. д.
Очевидно, на основе «Слова Кирилла-философа» в XVII в. возникает ряд прозаических и стихотворных произведений о хмеле, сменившем апокрифическую виноградную лозу, упоминаемую и в «Повести о Горе и Злочастии». Таковы «Повесть о высокоумном хмелю и худоумных пьяницах», «Повесть, от чего суть уставися винное питие», притча о хмеле, легенда о происхождении винокурения, «Слово о ленивых и сонливых и упиянчивых», стихи «покаянны о пьянстве» " и др. В некоторых из этих произведений, как и в «Слове Кирилла-философа», сам хмель говорит о том, какие беды причиняет он тем, кто к нему привержен. Так, в «Повести о высокоумном хмелю» он заявляет связавшему его отрезвившемуся пьянице: «Если начнет любить меня богатый, досилю его скорбна и глупа, и будет в роздраннои ризе и утлых сапогах ходить, а у людей начнет взаймы просить... Если содружится со мной какой мудрый и умный коего чину мастеровой человек, отыму у него мастерство и ум его и смысл, и учиню его в воле своей, и сотворю его как единого от безумных» и т. д.
В позднейших записях сохранилось большое количество песен о горе - великорусских, украинских и белорусских. В одной группе этих песен разработан мотив горя в применении к женской доле, в другой - он связан с образом доброго молодца. В обеих группах мы находим много совпадений с повестью не только в тех или иных ситуациях, но даже в поэтических формулах и отдельных выражениях. Однако точно определить, в каких случаях влияли песни на повесть и в каких случаях было обратное влияние,- очень затруднительно. То обстоятельство, что мы обладаем значительной песенной традицией, связанной с темой о горе, а повесть дошла до нас всего лишь в одном списке, что не свидетельствует о широкой её популярности, заставляет предполагать, что устнопоэтическое воздействие на повесть было сильнее, чем воздействие обратное.
Такой широкий доступ фольклора в книжную литературу, какой мы видим в нашей повести, мог иметь место только в XVII в., когда народная поэзия получает особенно широкий доступ в книжную литературу и оказывает на неё особенно сильное влияние. Вся предшествующая история русской литературы не даёт нам ни одного образца, который мог бы сравниться с «Повестью о Горе и Злочастии» по силе присутствующих в ней богатейших залежей народно-поэтического материала ".
Сочинение
ПОВЕСТЬ О ЕРУСЛАНЕ ЛАЗАРЕВИЧЕ. П., называемая в рукописях по-разному (“Сказание о некоем славном богатыре Уруслане Залазоревиче”, “Сказка полная о славном и сильном витязе Еруслане Лазаревиче и о его храбрости и невообразимой красоте царевне Анастасии Вахромеевны”, “История о славном и сильном витязе Еруслане Лазаревиче”), представляет собой запись устной сказки. Ученые считают, что сюжет ее пришел на Русь с Востока, и находят близость ее эпизодов с персидской поэмой Шах-На-ме (X в.). Имена персонажей П. восходят к персидскому источнику - Урус-лан - Рустам или Арслан, Залазоревич - сын Заль-Зара, волшебный конь Араш у персов звался Рахш.
Возможно, что путь перехода персидской сказки в русскую литературу не был прямым. Г. Н. Потанин считал, что она была известна в монгольском фольклоре, отразилась в сказках о Чингисхане. А. С. Орлов предполагал, что русская версия сложилась на Дону в XVI в. в казацкой среде, явившейся передаточным звеном от восточной литературы к русской.
Л. Н. Пушкарев связывает запись устного произведения с появлением в нач. XVII в. литературы посадских демократических кругов, испытавших сильное влияние устного народного творчества. Сказка об Уруслане настолько вобрала в себя черты русского фольклора и русского быта, что ее можно назвать оригинальным произведением с заимствованным сюжетом. В П. встречается немало эпизодов, общих с русскими былинами об Илье Муромце, об Иване Годиновиче, о Подсолнечном царстве.
Хотя самые ранние списки П. датируются 40-ми гг. XVII в., но сложный путь свода разнообразных сюжетов, которые в нее вошли, дает возможность предполагать довольно раннее их появление на Руси: так, П. В. Владимиров думает, что восточная сказка могла стать известна на Руси уже в XIII - XIV вв.
П. рассказывает о богатыре Еруслане, изгнанном из царства царем Киркоусом за богатырские “шутки”. Он отправляется “потешиться в чистое поле”, совершает ряд подвигов, в том числе освобождает царя Киркоуса, его богатырей и своего отца, победив пленившего их врага. Освободив от дракона дочь индийского царя, Еруслан женится на ней, но покидает ее, уже ожидающую ребенка, услышав о еще более прекрасной царевне. Сошедшись в богатырском поединке с выросшим сыном, Еруслан узнает его по камню в кольце и, выслушав упреки сына, возвращается к индийской царевне.
Распространяясь в рукописях, текст П. претерпел большие изменения. Если в сер. XVII в. он представлял собой запись устной сказки, то к концу XVII и в XVIII в. приобрел черты рыцарского романа. Писатели XVIII в., А. П. Сумароков и др., считали, что “Еруслан”, “Бова”, “Петр Златых ключей” и др. повести, пришедшие из древнерусской литературы, относятся к “низкому”, простонародному чтению, “служат к утешению неученым людям”. Действительно, П. о Еруслане стала любимым народным произведением, выдержала в XVIII в. несколько изданий (1700, 1792, 1797 гг.), а в XIX в. перешла в разряд детской литературы. С 1810 по 1832 г. П. была издана четыре раза с иллюстрациями. В переработанном виде она попала в сказочные сборники, повлияла на сюжет “Руслана и Людмилы” Пушкина. Из печатных изданий П. снова ушла в фольклор и зафиксирована как в довольно полном виде в записи Б. и Ю. Соколовых, сделанной в Кирилловском уезде в 1915 г., так и в очень кратком пересказе в записи А. М. Смирнова, сделанной в Рязанской губернии в 1917 г.
Изд.: Буслаев Ф.И. Историческая хрестоматия церковнославянского и древнерусского языков.-М., 1861.-Стб. 1515-1521; Ровинский Д. Русские народные картинки.-СПб., 1881.-Кн. 1: Сказки и забавные листы.- С. 40-76; Соколовы Б. и Ю. Сказки и песни Белозерского края.- Пгр., 1915.- С. 209-214, № 115; Повесть о Еруслане Лазаревиче/ Подг. текста и комм. Н. С. Демковой//ПЛДР: XVII век.-М., 1988.-Кн. 1.-С. 301-322. 643-645.
М. Д. Каган
Читается за 7 минут
Жил царь Киркоус, и был у него дядя Лазарь. Сын князя, Еруслан Лазаревич, в десять лет был изгнан из царства. Его недюжинная сила приносила во время игр со сверстниками одни беды: кого он возьмёт за руку - тому руку вырвет, а кого за ногу - тому ногу выломает. Взмолились князья и бояре: «Либо нам в царстве жить, либо Еруслану». И сказал Еруслан расстроенному отцу: «Не тужи, батюшка, вели поставить для меня около моря палаты каменные, буду там жить один». Однажды его уединение нарушил старый конюх отца, который узнал, что юноша опечален тем, что не может подобрать себе любимого коня, ибо никакой конь выдержать его тяжесть не в состоянии. Конюх утешил молодца и обещал помочь ему. На следующее утро он пригонит к берегу целое стадо, а впереди будет самый резвый жеребец, его-то и должен поймать Еруслан. Юноша справился с этим и дал своему доброму коню имя - вещий Араш.
И решил Еруслан проверить надёжность своего нового друга, и выехал в чистое поле навстречу рати великой. Это была, как оказалось, рать царя Киркоуса и в её рядах отец Еруслана. Вышла рать на бой против Данилы, князя Белого, грозящегося взять в плен Киркоуса и всё его царство. Еруслан разбил вражеское войско, а Данилу, взмолившегося о пощаде и обещавшего не держать впредь зла на царя Киркоуса, отпустил живым. Киркоус просит прощения у Еруслана за изгнание его из своего царства, уговаривает остаться у него на службе и обещает дать ему в награду «до половины царства своего и державу». Еруслан великодушно не помнит причинённого ему Киркоусом зла, но отказывается остаться в его царстве, обещая, когда понадобится, прийти царю на помощь. От награды он также отказался, говоря: «Государь-царь! Одно из двух: либо добиться корысти, либо богатырской славы».
Отъехав от царства Киркоуса, Еруслан увидел побитую великую рать Феодула-змея. Победил её князь Иван, русский богатырь, добивающийся руки дочери Феодула. Захотелось Еруслану помериться силою с первым русским богатырём. Съехались они в чистом поле, ударил Еруслан богатыря копьём против сердца тупым концом и свалил с коня на землю. Стало жаль Еруслану убивать Ивана, и молвил он: «Мы не враги, а захотели с тобою потешиться, и плеча своего испытали, будем же отныне братьями». Они побраталися и поцеловалися. Вскоре Еруслан побеждает Феодула-змея и выдаёт замуж его дочь-царевну за князя Ивана. Из их разговора Еруслан узнаёт, что где-то в поле кочуют две царевны, у которых даже служанки краше жены Ивана, и что есть человек храбрее Еруслана и зовут его Ивашко - Белая поленица. Он стережёт индийские границы, и никто ещё там проехать не сумел.
Еруслан подосадовал и стал думать, что ему делать: искать ли тех двух царевен, или сразиться с Ивашкой, или поехать к отцу да к матери челом ударить. Решив, что родители в разлуке с ним состарились, а царевны и Ивашко - Белая поленица от него не уйдут, он поехал к родителям. Он застал царство Киркоуса разорённым и, едва разыскав там одного человека, узнал от него, что уже третий год пошёл с тех пор, как вероломный князь Данила Белый завоевал всё царство, а самого Киркоуса, отца Еруслана и двенадцать богатырей взял в плен. Заплакал Еруслан при этой вести и пожалел, что поверил коварному Даниле.
Поехал он на коне своём Араше во владения Данилы и пробрался в темницу, в которой сидели пленники с выколотыми глазами. От отца Еруслан узнал, что они могут прозреть, если помажут глаза свежей печенью и горячей кровью Зелёного царя. Живёт тот царь на море, и никакой богатырь не может его одолеть. Закручинился Еруслан потому, что был он ещё молод и неопытен, но, помолившись Спасу, сел на коня и отправился на поиски Зелёного царя. С помощью девицы-волшебницы, обратившейся в птицу, он его нашёл. В дороге Еруслану встречается говорящая голова храброго богатыря, погибшего при сражении с Зелёным царём. Она дала Еруслану меч и научила, как убить Зелёного царя. Убив царя, взяв его печень и горячую кровь, Еруслан вернулся в царство Данилы Белого. Он привёл его к темнице, где находился царь Киркоус, и тот его ушиб о землю до смерти. Затем Киркоус, отец Еруслана и двенадцать богатырей, помазав глаза, прозрели. Жестоко расправившись со своими недругами и позаботившись о тех, кто был к нему добр, Киркоус вернулся в своё царство и, устроив его лучше прежнего, зажил в нём безмятежно.
Еруслан же поехал в чистое поле казаковать. Прошло много дней, и очутился он на индийской границе. Стерегущий её Ивашко - Белая поленица возмутился появлением пришельца и вызвал его на бой. «Два богатыря в поле не живут» - и убил Еруслан Ивашко. В Индийском царстве Еруслан уничтожает чудище о трёх головах, обитавшее в озере, пожиравшее каждый день по человеку и назавтра готовившееся сожрать царскую дочь. На дне озера Еруслан нашёл драгоценный камень, какого не было на всей индийской земле. В награду за убийство чудища царь отдаёт за Еруслана замуж свою дочь. В первую же брачную ночь Еруслан, однако, покидает жену, узнав, что в солнечном городе живёт царевна намного её краше. Он отправляется на поиски новой красавицы, велев жене, если у неё родится сын, надеть ему на руку добытый им в озере драгоценный камень.
Прибыв в солнечный город, Еруслан зажил с красавицей царевной. Жену свою он забыл, а меж тем она произвела на свет сына и назвала его также Ерусланом. Мальчик рос таким же богатырём, как его отец. Когда ему исполнилось двенадцать лет, он за хотел «потешиться царскою потехой», но «добрых родов царские дети и великих князей» стали бесчестить его и называть незаконным сыном. Он пожаловался матери, и та объяснила ему, чей он сын и куда уехал отец. И выбрав себе доброго коня, оседлав его и взяв в руку булатное копье, поехал Еруслан Ерусланович на поиски отца.
Приехал он к солнечному городу, встал на мосту и свистнул богатырским голосом. Его отец сказал царевне: «Не простой то человек крикнул, свистнул сильный богатырь». И приготовился к бою. Вооружившись копьями, съехались богатыри. Сын схватился за копьё отца, рука его оголилась - и Еруслан по камню узнал сына. И покинул Еруслан Лазаревич свою красавицу царевну, и с сыном своим приехал в Индийское царство к законной жене. Подарил индийский царь Еруслану половину своего царства. Сын же, Еруслан Ерусланович, поехал в чистое поле гулять-казаковать на добром коне, вещем Араше, искать царей и королей, и сильных богатырей, и удалых людей. Захотел заработать себе честь и славу.
Пересказала
О сказке
Русская народная сказка «Еруслан Лазаревич»
Исконным русским героям-богатырям посвящено множество русских народных сказок. Это о них, защитниках земли русской передавались из поколения в поколение, из рода в род истории о силе могучей и беззаветной любви к Родине.
Русская народная сказка «Еруслан Лазаревич» повествует о жизненно пути богатыря, начиная с самого детства. По преданию мальчик родился в семье в семье царского придворного Лазаря Лазаревича. Мать будущего богатыря звали Устиньей.
Мальчик рос красивый и сильный. К четырнадцати годам он стал таким сильным, что ненароком мог сломать руку или ногу кому-то из друзей. Узнал про это царь и потребовал от Лазаря Лазаревича, чтобы он выслал своего сына из государства вон.
Как ни печально было это родителям, пришлось им распрощаться с сыном. Так и началась героическая эпопея богатыря. Сначала Еруслан добыл коня под стать своей мощи. Затем он продолжил свое путешествие.
В странствии он повстречал на своем пути богатырей иноземных. С некоторыми из них он побратался и остался верен своей клятве. А с разорителем русских земель Ивашкой Белая Епанча он бился трое суток кряду и, наконец, одолел его.
После этого подвига Еруслан восстанавливался девять дней. А ему коню потребовалось на это целых два месяца. Среди прочих подвигов богатырю удалось расправиться с царем земли Огненный Щит. Убив проклятого захватчика, богатырь освободил из плена своих родителей. А вместе с ними были освобождены и вылечены от слепоты толпы полоненных людей.
Немало красавиц встречалось на пути Еруслана Лазаревича. Но он выбрел себе в жены самую красивую – Настасью, дочь царя Вахромея. И родила она богатырю сына Александра. Но не мог Еруслан усидеть на одном месте. Долго он еще странствовал и совершал подвиги. Был он и в Индии, и в Китае. Домой, к семье вернулся, когда его сыну стукнуло 19 лет.
Не был богатырь Еруслан Лазаревич ни драчуном, не задирой. Народная память почитает его как защитника земли Русской. Есть в сказке замечательные слова по этому поводу: «Чужое мило - идите враги мимо».
Читайте русскую народную сказку «Еруслан Лазаревич» онлайн бесплатно и без регистрации.
В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь. У него было много во дворце князей, бояр и разных вельмож. Один был придворный, которого звали Лазарь Лазаревич, а жену его звали Устиньей.
Родился у них сын, его прозвали Еруслан Лазаревич. Еруслан Лазаревич был маленький очень красивый. Его мать, бывало, выкупает, в колыбель положит, а он лежит хрусталь — хрусталем. Она не нарадуется, его поцелует и в щечки, и в глазки, а в губки три раза. Еруслан Лазаревич рос не по дням, а по часам, оказал свою силу богатырскую в полтора года: порвал шелковый полог и сломал стальную колыбель.
Когда сравнялось Еруслану Лазаревичу лет четырнадцать, он стал ходить на боярский двор, с боярскими детьми шутки шутить. Как хватит за руку — руки нет, хватит за ногу — ноги нет. А кого по щеке легонько ударит, тот припадет к земле.
Не понравились боярам шутки Еруслановы. Они стали жаловаться царю. Царь призвал Лазарь Лазаревича и говорит:
— Вышли своего сына из моего государства, чтобы духа его здесь не было, за его шутки нехорошие.
Лазарь Лазаревич заплакал, идет. Еруслан Лазаревич увидел из окна высокого терема и быстро выскочил навстречу ему и говорит:
— Драгоценный мой родитель Лазарь Лазаревич, что вы так запечалились, повесили свою буйную голову на груди белые?
— Эх, чадо мое милое, как же мне не гориться, не печалиться, не видали горя, теперь у нас горюшко большое.
— Царь велел тебе выехать из государства, чтобы духу твоего не было, за твои шутки нехорошие.
А Еруслан говорит:
— Это не горе, а радость, одна беда — нету под меня коня богатырского. Любой конь, положу руку на хребет — он падает на колени, А Еруслан Лазаревич и раньше просился у отца странствовать, но тот не отпускал — единственный сын, жалко было, и коня подходящего нет.
Теперь делать нечего. Взял Еруслан Лазаревич белый шатер, плеточку ременную, уздечку шелковую, распрощался с отцом, с матерью, и пошел в путь-дорогу дальнюю, в дикую степь странствовать.
Шел он бархатными лугами и дремучими лесами. И вздумалось ему о коне:
— Где взять?
Не заметил Еруслан Лазаревич, как вышел на широкую дорогу, она вырыта конными рытвинами в колено. И не заметил он, как поравнялся с незнакомым человеком на рыжем коне.
Человек говорит:
— Здорово, Еруслан Лазаревич.
— Здорово, незнакомый человек. А откуда это видно, что я Еруслан Лазаревич?
— Как же, я вас еще маленьким ребенком видел, я у вашего батюшки табун коней пасу тридцать три года в богатых лугах заповедных.
— Не будет ли у вас коня богатырского, а то я какому коню руку на хребет ни положу, всякий на колени падает.
Конюх отвечает:
— Есть конь — буря, по прозванию Вихрь, поймаешь — будет твой.
Шли они по дороге и вышли к хрустальному озеру. Лес кончился и на опушке стоит огромный дуб, раскинул свои ветви шатром. И от этого леса, глаз не охватит, лежала дикая степь бесконечная. Вот конюх и говорит:
— Еруслан Лазаревич, отдыхай под этим дубом, а завтра я сюда пригоню коней поить, и ты сам увидишь — он будет впереди бежать.
Конюх поехал, а он разбил белый шатер, постлал войлочек косятчатый, седелечко черкасское и лег спать.
Проснулся — солнце было уж под дубом. Подошел он к хрустальному озеру, умылся ключевой водой, утерся белым полотенцем и поджидает табун.
Вдруг видит он, как будто клубами пыль летит, он поднялся и смотрит — впереди конь бежит, под ним земля дрожит, изо рта огонь пышет, из ноздрей дым валит, из-под копыта искры летят.
Конь стал пить, грива на обе стороны развалилася, завилась вся кольцами.
Закипела в Еруслане Лазаревиче кровь молодецкая, он подбежал к коню быстро, как летящая стрела из тугого лука. Подбежал, дал ему по гребню изо всей силы — конь как пил, так и пьет, будто не заметил.
Еруслан Лазаревич постлал войлочек косятчатый, на этот войлочек положил седелечко черкасское, подтянул подпругами, уздечку набросил шелковую, плеточку взял ременную, взмахнул — и на коня.
Конь как будто почуял хозяина или седока, пошел степенным шагом, а сам храпит, как лютый зверь, ушами водит, копытами бьет.
По щоточки в землю погружается, а когда щоточки отряхивает, за две версты камешки выкидывает.
Еруслан Лазаревич глянул, а табун еще пьет, далеко конь уехал. Он остановился, стал поджидать.
Когда подъехал конюх, Еруслан Лазаревич отблагодарил его, достал ему несколько монет Золотых, распрощался и поехал.
Едет и размышляет сам с собой:
— Что это за имя коню — Вихрь? Дай, я назову его Аршавещий.
Размахнул ладонь, потрепал его по крутой шее.
— Конь ты мой возлюбленный, имя тебе Аршавещий, буду я тебя холить и беречь, ты меня носи по дремучим лесам и диким степям, ты меня признай как молодого хозяина.
Ехали они лесами и полями и наехали на белый шатер, у этого шатра стоял рыжий конь и ел белоярую пшеницу. Он спрыгнул у пустого коня. Аршавещий стал есть белоярую пшеницу, а тот конь отошел и стал щипать шелковую травушку, зеленую муравушку. Еруслан Лазаревич зашел в белый шатер, там лежит спящий богатырь.
Еруслан Лазаревич хотел его убить, да говорит сам себе:
— Не честь, не слава доброму молодцу, русскому богатырю убить сонного, что мертвого. Дай, я лягу на другой конец шатра и сосну. Он лег и заснул.
Просыпается богатырь, хозяин шатра, глядит: неизвестный богатырь спит в его шатре, а неизвестный конь ест белоярую пшеницу, а его конь ест шелковую траву. Он выхватил меч, хотел отрубить голову, хотел убить Еруслана, да тоже подумал:
— Не честь мне убивать сонного, что мертвого. Дай-ка я его разбужу.
Разбудил и начал придираться, и назвал Еруслана Лазаревича мерзавцем, а он сел, глядит богатырю прямо в глаза и говорит:
— Нехороший ты человек и негостеприимный. А вот мы, русские, так не делаем. Ты бы меня раньше напоил, накормил, расспросил, кто я, откуда, а потом мы бы сели на своих коней, поехали в дикую степь, обернули бы свои дальномерные копья тупыми концами и вдарили бы друг другу в груди, и было бы видно, как на ладони, кто из нас мерзавец, ты, аль я.
Убедил Еруслан Лазаревич того богатыря, он извинился, сразу так и сделал, пригласил его к столу, поели, попили, поговорили. Сели на добрых коней и поехали в дикую степь. Это не два вихря разметаются, не два орла разлетаются, а два богатыря на своих добрых конях в дикой степи разъезжаются.
Разъехались они далеко, обернули свои долго-мерные копья тупыми концами и ударили друг друга в груди. Получился гром и сверкнули будто молнии (они в латах оба).
Неизвестный богатырь вывалился из седла, как овсяный сноп, а Аршавещий притиснул его левым копытом к земле.
Еруслан Лазаревич соскочил со своего коня, поспешно поднимает богатыря, обнял, поцеловал и спрашивает:
— Ну, кто мерзавец? Ты, аль я?
Тот богатырь отвечает:
— Я богатырь персидской земли, ты мой будешь названный больший брат. Биться никогда не будем, а если будем, то на кого ты, на того и я.
А Еруслан Лазаревич говорит:
— Я русский богатырь, буду биться за русский народ и за русскую землю.
Так они взяли своих коней в повода и пошли.
Дошли до шатра, выпустили коней, дичь убили, обед сварили. Еруслан у богатыря погостил недель пять или шесть, а то и более.
Распростился и поехал.
Еруслан ехал месяц, два, три. Наехал на белый шатер, входит, в нем сидят три сестры.
Две за ручной работой: одна вышивает золотом и серебром по малиновому бархату, другая нижет крупный жемчуг, будто на ожерелье, третья готовит обед.
Большая сказала:
— Милости просим.
Средняя сказала:
— Рады незваному гостю.
Младшая сказала:
— Просим к столу на хлеб, на соль. Ну, он не стал отказываться — пообедал с ними, посидели, поговорили.
Он пригласил их всех трех в заповедных дугах пройтись.
Большая и средняя отказались, а меньшая пошла. Идут они по дикой степи, он и спрашивает:
— Есть ли на свете такой храбрый богатырь, как Еруслан Лазаревич?
И показывает на свои белые груди.
— Я видеть не видела, а слыхать слыхала. Есть богатырь Ивашка Белая Епанча Сорочинская Шапка; мимо него зверь не проскакивал, птица не пролетывала, а богатырь тем более никогда не проезживал.
— Есть ли на свете такая красавица, как вы? Она опустила глаза вниз и ответила, -так речь и полилась, как ручеек зажурчал:
— Что я за красавица?! Я перед красавицей, как темная ночь перед днем.
— А где же есть краше тебя?
— Я видеть не видела, а слышать слышала, что у царя Вахрамея есть дочь Настасья Вахрамеевна, вот, действительно, красавица. Она свежа, как вешний цвет, ростом она, как пальма высокая, ходит, как лебедь в вольных водах плывет, грудь ее, как пена морская, щеки ее, как огненные ананеты, губы ее, как розы, рдеют, в глазах ее огонь горит, в косе месяц блестит, свет белый затмевает, а ночью землю освещает. Станом она становитая, на деле деловитая, походка часта и речь густа, посмотрит, как златом подарит.
Закипела у Еруслана Лазаревича кровь молодецкая: умереть, а Настасью Вахрамеевну поглядеть. Походили, погуляли, возвратились в шатер. Он у них погостил неделю или поболее, поблагодарил за хлеб, за соль, вышел, подошел к Аршавещему. Меньшая сестра вышла проводить. Жалко больно ей. У нее две алмазные слезинки выкатились из глаз. А он наклонился в седле и сказал ей шёпотом несколько слов, чтоб птицы небесные не подслушали, а ветры буйные не разнесли слов его:
— Не плачь, красавица, жив буду — вернусь. Сказал и поехал. Она долго все смотрела, пока не скрылся с глаз. Потом пошла в шатер.
Он ехал, ехал, месяцы, годы, вдруг встречается ему старый, старый старичок, уж другой век живет (больше ста лет) и говорит:
— Здравствуй, Еруслан Лазаревич.
— Здравствуй, дедушка, а откуда видно, что я Еруслан Лазаревич?
— Как же, дорогой мой, я ведь из русского царства, я тебя еще малым ребенком знал.
— Куда ты идешь?
— Куда глаза глядят.
— Почему ты не живешь в России, ведь пословица говорит: “Где родился, там и годился”.
— Эх, дорогой мой, ты еще молод, ты не знаешь ничего. Враг нашел войной и распорушил все государство, камня на камне не оставил. Всех старых и молодых людей побил, остальных в полон забрал, в темницу посадил, глаза повыколол, там же в темнице твои отец и мать.
Еруслан Лазаревич достал несколько монет на прожиток, тронул шпорами коня под бока и полетел, как вихорь. Конь не шел и не бежал, а как по воздуху летел, промеж ног летели темные леса, бархатные луга, реки серебряные.
Опустился прямо около темницы, там стоит тридцать человек стражи. Он начал просить, чтобы открыли темницу, чтоб он милостыню мог подать. Ему не открыли. Тогда он выхватил меч, вправо махнет улица, махнет влево — переулочек.
Побил всех, открыл двери:
— Добрый день, счастливая минута! Узнали его отец с матерью по голосу, стали плакать и рыдать, а он и говорит:
— Драгоценные мои родители, батюшка Лазарь Лазаревич и матушка Устинья и вы, люди добрые, не плачьте, а скажите, могу ли я вам помочь в беде?
— Можно помочь, нужно ехать в тридевятое царство к царю Огненный Щит Пламенные Копья, отруби ему голову, вынь желчь и помажь нам глаза, и мы прозреем.
Он подал им несколько монет золотых, вскочил на Аршавешего и полетел, как горный орел.
Ехал он ехал и наехал на бранное поле.
Он крикнул:
— Есть ли кто в той рати живой? Ни звука, только черные вороны сидят и каркают.
На второй раз тоже никто не ответил. Он крикнул в третий раз. Ответила голова
величиной с пивной котел, промеж глаз целая пядь.
— Я не жива, не мертва. Добрый человек, русский богатырь Еруслан Лазаревич, ты едешь к царю Огненный Щит Пламенные Копья, поедешь по бранному полю, увидишь мое туловище, под ним мой меч — кладенец, в нем секрет таится, он тебе пригодится. Когда будешь подъезжать, царь будет огнем жечь, пламенем палить, ты пади на одно колено и скажи: “Я еду, Огненный царь, к тебе служить верой и правдой”.
Как он уверится в тебе, ты махни мечом и отруби ему голову. Вельможи будут говорить: “Прибавь, прибавь”, а ты скажи: “Русский богатырь раз бьет, не прибавляет”, выковырни желчь и езжай. На обратном пути голову к туловищу подкати, помажь живьем, я оживею и буду тебе помогать, буду твоим названным братом.
Пошел Еруслан Лазаревич, идет — недалеко туловище лежит, поднял, там меч-кладенец. Он взял и пошел. Подошел к границе царства Огненный Щит Пламенные Копья. Увидел его царь, начал огнем жечь, пламенем палить (у, страсть какая!).
Еруслан Лазаревич спрыгнул с Аршавещего, пал на одно колено:
— Ваше императорское величество, я еду вам служить верой и правдой.
Тут и поговорили они.
Полюбил его царь. Стали ходить они рядом, разговаривать о деле и шутки шутить. Идут они раз рядом, Еруслан Лазаревич ударил наотмашь царя мечом по шее, как колдунов бьют, голова и отлетела.
Вельможи кричат:
— Прибавь! Прибавь!
Он говорит:
— Русские богатыри раз бьют, не повторяют. Открыл череп, вынул желчь, сел и поехал в обратный путь. Доехал он до бранного поля, подкатил ту голову к туловищу, помазал, и богатырь оживел, оказалось, он был богатырь турецкой земли. Они побратались, и он дал слово Еруслану Лазаревичу, что он против русского богатыря и против русского народа не будет воевать. Богатырь дарил ему меч, но Еруслан Лазаревич отказался, говорит:
— Вот, меньшой брат, тебе твой меч, у меня есть свой из чистого булата, надежный.
Распростились, и поехал Еруслан Лазаревич в свое государство. Приходит он в темницу, помазал незрячим зрение, люди все прозрели, а Еруслан Лазаревич начал поднимать войной на белого царя, собрал он старых и малых, мужей и жен и пошел на белого царя войной. Расшиб все государство белого царя, камня на камне не оставил, все распорушил на мелкий песок. Вернулся в свое русское царство и сказал:
— Русский народ, русская земля непобедимы никем и никогда, никто не удержался на русской Земле, много здесь было врагов-недругов, но каждый здесь поскользнулся и сломал себе голову. Чужое мило — идите враги мимо. Кто на русскую землю с мечом придет, под мечом и помрет.
Еруслан Лазаревич установил порядки в своем государстве, распрощался с отцом с матерью и поехал глядеть Ивашку Белая Епанча Сорочинская Шапка.
Видели Еруслана Лазаревича сидючи, да не видели едучи.
Ехал он год, а может два. Этого мне не знать, мое дело только сказки казать.
Когда Еруслан Лазаревич подъехал к границе, где разъезжал Ивашка Белая Епанча Сорочинская Шапка, тот увидел его и зашумел громовым голосом, как будто буря загрохотала:
— Мимо меня птица не пролетывала, зверь не прорыскивал, богатырь не проезживал, а это что за мерзавец такой?
Вскочил на коня и подъезжает к Еруслану Лазаревичу. И завязался у них ожесточенный бой. Бились они трое суток на своих добрых конях. Кони устали, они пустили коней и стали биться врукопашную. Ивашка Белая Епанча Сорочинская Шапка забил Еруслана Лазаревича по колено в землю и ранил его в левую ногу выше колена. Еруслан Лазаревич размахнул свой меч-кладенец и ударил Ивашку плашмя в темя, он упал. Еруслан отрубил Ивашке голову. Сам достал платок, перевязал рану и прямо тут на стене и лег.
От такой большой усталости он спал девять Зорей.
Когда он проснулся, убил дичь, сделал горячий обед, положил руку на Аршавещего, а конь будто устал. Еруслан решился тут побыть. Побыл месяца два, конь отгулялся. Оседлал он его и поехал к царю Вахрамею. Царь его встречает, привечает, как самого дорогого гостя, сразу узнал, что он побил Ивашку Белая Епанча Сорочинская Шапка (ведь его границы защищал Ивашка), пригласил его в палаты белокаменные.
Когда они садились обедать, напротив него порожний золотой прибор стоял. Он подумал — сейчас выйдет и дочь.
Когда она отворила дверь, у них глаза встретились, у Еруслана Лазаревича вскипела кровь молодецкая, и он сразу сделал предложение отцу о ее руке.
Отец не стал прекословить, дал согласие выдать дочь за Еруслана Лазаревича, ведь знал, что силой возьмет.
Они золотые венцы принесли, свадьбу сыграли.
С женой Еруслан Лазаревич прожил года три, у них народился сын, назвали его Александром.
Когда Александру было три года, Еруслан Лазаревич говорит жене:
— Надоест мне скоро дом, пойду в дикую степь поразгуляюсь.
Тут жене подает два платка и камешек бриллиантовый с яичко и говорит:
— Будут платки чистые — я жив, грязные — мертв. Вот бриллиантовый жемчуг с куриное яичко, если сияет, я жив, если потух — я мертв.
Распрощался и уехал. Прошел год, два, шестнадцать лет. Александру исполнилось девятнадцать, он осмелился и спрашивает;
— Мама, был у меня папа?
Она отвечает:
— Был русский богатырь, но он уехал странствовать.
И вынула два платка и камушек.
— Папа сказал, если жив я, то платки чистые и камень сверкает. Так оно пока и есть. Значит, живой он.
Александр положил все это в карман, купил коня, убранство, сел и поехал отца искать. Долго ездил.
В деревню или в город заедет, спрашивает:
— Проезжал ли здесь богатырь Еруслан Лазаревич?
— Проезжал лет пять-семь назад. Путь держал в Индию.
В другой деревне:
— Проезжал года три назад, путь держал в Китай.
Ездил он ездил, и встретился с отцом, разъехались они, обернули свои копья долгомерные тупыми концами и вдарили друг друга в груди. Александр так и покатился на траву, как шар, и выронил камень отцовский.
Еруслан Лазаревич сразу догадался, что Александр его сын. Он спрыгнул с коня, поднял его, поцеловал три раза.
— Чадо мое возлюбленное, ты еще молод со мной биться, тебе еще не по плечу.
— Папа, поедем домой, мама тебя сколько ждет, у нее уже вся молодость прошла.
Еруслан Лазаревич так и решил, приехал к своей жене, взял их и поехал в свое государство.
— Эх, -говорит, -пойду в свою землю. Ведь если помирать, так там, где родился.
Приехал в свое государство, прожил двести лет и помер.
Много на русской светлой земле богатырей и поныне, так эти богатыри Еруслану Лазаревичу внуки и правнуки.
Сказка вся, а присказка будет завтра после обеда, поевши мягкого хлеба.