Книга разделена на несколько частей, хронологически охватывающих жизнь автора.
Первая часть относится к детству и студенческой юности. Детство свое автор проводит с отцом и растет в его доме. В 1827 году Герцен знакомится с Н. Огаревым, с которым годами позже открывает и свою типографию в Лондоне. Постепенно у Герцена формируются политические взгляды, которые носят радикальный характер.
Ответ на них он находит и у Огарева. Повзрослев, они приносят на Воробьевых горах присягу, обещая жертвовать жизнью за путь, который они избрали. Позже
Герцен поступает на физико-математический факультет в один из московских университетов.
Следующая часть повествует о нескольких неделях заключения и ссылке в Вятку, которые пришлись на 1834–1838 года. Герцена арестовывают прямо у него дома и после бессонной ночи в канцелярии отправляют в тюрьму. Там Герцен особенно страдает от невозможности читать, но вскоре условия его содержания немного смягчаются и ему разрешают читать итальянскую грамматику. Спустя две недели, Герцена отправляют в Крутицкий монастырь, переделанный под жандармские казармы. Там он провел несколько месяцев до слушания по его делу.
Обвинений Герцен не знал, так же как и содержания своего приговора после суда. Кто-то говорил, что их ссылают на Кавказ, кто-то предполагал, что в Бобруйск. После суда Герцена ссылают в Вятку, где он работает в канцелярии, ему отдают в руководство стилистический отдел. Причиной этой ссылки является дело, где его обвиняют в оскорблении самого Императора. Находясь в ссылке, он знакомится с Витбергом, а после его отсылают во Владимир.
«Владимир-на-Клязьме» - 3 часть автобиографии рассказывает о встрече Герцена и Натальи Александровны. После смерти отца, Наташу еще совсем ребенком взяла на воспитание ее тетка-княгиня. Она описывается как деспотичная и злобная женщина. Всю свою жизнь Наталья тайно любила Александра. Их переписка длилась долгое время, но когда княгиня узнала об этом, то решительно собралась выдать Наталью замуж. Герцен не мог допустить, чтобы его возлюбленная вышла за другого и тайком отлучился из Владимира в Москву, где устроил побег Натальи и их тайно обвенчал священник.
«Москва, Петербург и Новгород» – четвертая часть автобиографии. Герцен с Огаревым возвращаются покидают Клязьму и возвращаются в Москву. Их ссылка окончена. Они начинают сближаться с кружком Станкевича, хотя, как пишет Герцен, раньше между ними не было симпатии, так как они не принимали совершенно взгляды друг друга.
Позже Герцен отправляется в Петербург по приглашению своего отца. Однако, спустя недолгое время Герцена пытаются обвинить в том, что он «способствовал распространению вредного слуха» и снова хотят сослать в Вятку. Его перепуганная и перенервничавшая жена рожает и теряет ребенка.
Герцена с семьей все же ссылают в Новгород, где он получает должность советника в губернском управлении.
Спустя какое-то время, Герцен покидает Россию и начинает путешествие по Европе, где встречается со многими деятелями о которых рассказывает в своих очерках и историях.
«Париж - Италия - Париж» (1847–1852). Герцен прибывает в Европу и описывает свои первые дни во Франции, пишет о Риме, рассказывая о происходящих революционных движениях и достопримечательностях, о побеге в Швейцарию. С этой части изложение теряет свою последовательность и превращается в полноценные стать и очерки.
В Париже Герцен знакомится с Прудоном, французским политиком, и описывает впечатления от встречи. У них часто бывают споры и разногласия во взглядах, но Герцен удивлен его мягкостью в личном общении. Однако, ему не нравится то, как Прудон относится к женщинами и его некоторые взгляды на жизнь и политическое устройство.
После июньского восстания в Париже в 1848 заболевает маленькая дочь Герцена. Эти события сильно действуют на жену Герцена и она начинает переписку с Гервергом, немецким поэтом и хорошим другом Александра. Их роман становится угрозой браку и Герцен даже предлагает развестись, но Наталья Александровна все еще любит своего мужа, поэтому объясняется с ним и они уезжают. Герверг публикует личную переписку с Натальей Александровной, угрожает Герценам расправой и самоубийством.
В 1851 во время кораблекрушения Герцен теряет свою мать и сына. Это окончательно влияет на Наталью Александровну и она умирает во время очередных родов.
Герцен не может более больше выносить тоску по умершей жене и потому уезжает в Англию. Он подает в суд на Герверга и начинается долгая борьба в их отношениях, но отвлечение Герцен находит, лишь когда начинает работать над своей автобиографией «Былое и думы», открывает свою типографию.
Таким образом, шестая часть «Англия» повествует об одинокой жизни Герцена в Лондоне и эмигрантах, которые на тот момент заполонили Англию. Она начинается с описания собственных чувств и страданий после ударов, что последовали один за другим. Сейчас ему, как никогда прежде хочется общества друга, но он понимает, что ехать ему не к кому и незачем. Рядом с ним остается только один его сын Саша, а остальные дети находятся в Париже.
Герцен пишет об эмиграциях разных национальностей и описывает определенные черты их характеров. К примеру, он считает, что немецкие эмигранты превращаются в распустившихся англичан, а французы очень долго привыкают к здешнему устройству жизни, не могу простить англичанам того, что они не говорят по-французски и едят на обед - не множество маленьких порций различных блюд, а проглатывают два куска мяса. В главе «два процесса» автор особенно ярко описывает проблемы эмигрантов и столкновение с чужими законами. Также Герцен говорит о правительстве, которое ведет свои интриги, о народе, как сталкиваются нации и как это проявляется.
Седьмая часть (1858–1862) посвящена русской эмиграции самого Герцена. Он пишет как однажды его утро началось с визита русского полковника. Тот посчитал своим долгом выразить Герцену благодарность за его публикации и статьи, которые в России популярны и читаются. Также Герцен говорит, что таких визитов после было еще немало.
В то же время умирает Грановский.
Весной 1856 приезжает Огарев и через год они выпускают первый лист «Колокола». Этот журнал нашел огромный отклик в России, но также и огромное количество критики. Герцен получает много писем в которых его восхваляют или, наоборот, говорят, что темы его статей слишком смелы и для России не походят.
Также Герцена навещает князь Голицын, тайно покинувший Россию.
Заключительная восьмая часть не имеет названия и общей темы и охватывает три года жизни писателя (1865–1868). Она включает впечатления Герцена о странах Европы и старые письма от Полевого, Белинсого, Грановского, Чаадаева, Прудона и Карлейля. Большая ее часть состоит из писем, которые Герцен слал своим друзьям. Их будничность помогает лучше увидеть автора, а автобиографию делает похожей на книгу воспоминаний.
Книга Герцена начинается с рассказов его няньки о мытарствах семьи Герцена в Москве 1812 г., занятой французами (сам А. И. тогда - маленький ребёнок); кончается европейскими впечатлениями 1865 - 1868 гг. Собственно, воспоминаниями в точном смысле слова «Былое и думы» назвать нельзя: последовательное повествование находим, кажется, только в первых пяти частях из восьми (до переезда в Лондон в 1852 г.); дальше - ряд очерков, публицистических статей, расположенных, правда, в хронологическом порядке. Некоторые главы «Былого и дум» первоначально печатались как самостоятельные вещи («Западные арабески», «Роберт Оуэн»). Сам Герцен сравнивал «Былое и думы» с домом, который постоянно достраивается: с «совокупностью пристроек, надстроек, флигелей».
Часть первая - «Детская и университет (1812 - 1834)» - описывает по преимуществу жизнь в доме отца - умного ипохондрика, который кажется сыну (как и дядя, как и друзья молодости отца - напр., О. А. Жеребцова) типичным порождением XVIII в.
События 14 декабря 1825 г. оказали чрезвычайное воздействие на воображение мальчика. В 1827 г. Герцен знакомится со своим дальним родственником Н. Огаревым - будущим поэтом, очень любимым русскими читателями в 1840 - 1860-х; с ним вместе Герцен будет потом вести русскую типографию в Лондоне. Оба мальчика очень любят Шиллера; помимо прочего, их быстро сближает и это; мальчики смотрят на свою дружбу как на союз политических заговорщиков, и однажды вечером на Воробьёвых горах, «обнявшись, присягнули, в виду всей Москвы, пожертвовать жизнью на избранную борьбу». Свои радикальные политические взгляды Герцен продолжает проповедовать и повзрослев - студентом физико-математического отделения Московского университета.
Часть вторая - «Тюрьма и ссылка» (1834 - 1838)«: по сфабрикованному делу об оскорблении его величества Герцен, Огарев и другие из их университетского кружка арестованы и сосланы; Герцен в Вятке служит в канцелярии губернского правления, отвечая за статистический отдел; в соответствующих главах «Былого и дум» собрана целая коллекция печально-анекдотических случаев из истории управления губернией.
Здесь же очень выразительно описывается А. Л. Витберг, с которым Герцен познакомился в ссылке, и его талантливый и фантастический проект храма в память о 1812 г. на Воробьёвых горах.
В 1838 г. Герцена переводят во Владимир.
Часть третья - «Владимир-на-Клязьме» (1838 - 1839)«- романтическая история любви Герцена и Натальи Александровны Захарьиной, незаконной дочери дяди Герцена, воспитывавшейся у полубезумной и злобной тётки. Родственники не дают согласия на их брак; в 1838 г. Герцен приезжает в Москву, куда ему запрещён въезд, увозит невесту и венчается тайно.
В части четвёртой - «Москва, Петербург и Новгород» (1840 - 1847)«описывается московская интеллектуальная атмосфера эпохи. Вернувшиеся из ссылки Герцен и Огарев сблизились с молодыми гегельянцами - кружком Станкевича (прежде всего - с Белинским и Бакуниным). В главе «Не наши» (о Хомякове, Киреевских, К. Аксакове, Чаадаеве) Герцен говорит прежде всего о том, что сближало западников и славянофилов в 40-е гг. (далее следуют объяснения, почему славянофильство нельзя смешивать с официальным национализмом, и рассуждения о русской общине и социализме).
В 1846 г. по идеологическим причинам происходит отдаление Огарева и Герцена от многих, в первую очередь от Грановского (личная ссора между Грановским и Герценом из-за того, что один верил, а другой не верил в бессмертие души, - очень характерная черта эпохи); после этого Герцен и решает уехать из России.
Часть пятая («Париж - Италия - Париж (1847 - 1852): Перед революцией и после неё») рассказывает о первых годах, проведённых Герценом в Европе: о первом дне русского, наконец очутившегося в Париже, городе, где создавалось многое из того, что он на родине читал с такой жадностью: «Итак, я действительно в Париже, не во сне, а наяву: ведь это Вандомская колонна и rue de la Paix»; о национально-освободительном движении в Риме, о «Молодой Италии», о февральской революции 1848 г. во Франции (все это описано достаточно кратко: Герцен отсылает читателя к своим «Письмам из Франции и Италии»), об эмиграции в Париже - преимущественно польской, с ее мистическим мессианским, католическим пафосом (между прочим, о Мицкевиче), об Июньских днях, о своём бегстве в Швейцарию и проч.
Уже в пятой части последовательное изложение событий прерывается самостоятельными очерками и статьями. В интермедии «Западные арабески» Герцен - явно под впечатлением от режима Наполеона III - с отчаянием говорит о гибели западной цивилизации, такой дорогой для каждого русского социалиста или либерала. Европу губит завладевшее всем мещанство с его культом материального благополучия: душа убывает. (Эта тема становится лейтмотивом «Былого и дум»: см., напр.: гл. «Джон-Стюарт Милль и его книга «On Liberty» в шестой части.) Единственный выход Герцен видит в идее социального государства.
В главах о Прудоне Герцен пишет и о впечатлениях знакомства (неожиданная мягкость Прудона в личном общении), и о его книге «О справедливости в церкви и в революции». Герцен не соглашается с Прудоном, который приносит в жертву человеческую личность «богу бесчеловечному» справедливого государства; с такими моделями социального государства - у идеологов революции 1891 г. вроде Ба-бефа или у русских шестидесятников - Герцен спорит постоянно, сближая таких революционеров с Аракчеевым (см., напр., гл. «Роберт Оуэн» в части шестой).
Особенно неприемлемо для Герцена отношение Прудона к женщине - собственническое отношение французского крестьянина; о таких сложных и мучительных вещах, как измена и ревность, Прудон судит слишком примитивно. По тону Герцена ясно, что эта тема для него близкая и болезненная.
Завершает пятую часть драматическая история семьи Герцена в последние годы жизни Натальи Александровны: эта часть «Былого и дум» была опубликована через много лет после смерти описанных в ней лиц.
Июньские события 1848 г. в Париже (кровавый разгром восстания и воцарение Наполеона III), а потом тяжёлая болезнь маленькой дочери роковым образом подействовали на впечатлительную Наталью Александровну, вообще склонную к приступам депрессии. Нервы ее напряжены, и она, как можно понять из сдержанного рассказа Герцена, вступает в слишком близкие отношения с Гервегом (известным немецким поэтом и социалистом, самым близким тогда другом Герцена), тронутая жалобами на одиночество его непонятой души. Наталья Александровна продолжает любить мужа, сложившееся положение вещей мучает ее, и она, поняв наконец необходимость выбора, объясняется с мужем; Герцен выражает готовность развестись, если на то будет ее воля; но Наталья Александровна остаётся с мужем и порывает с Гервегом. (Здесь Герцен в сатирических красках рисует семейную жизнь Гервега, его жену Эмму - дочь банкира, на которой женились из-за ее денег, восторженную немку, навязчиво опекающую гениального, по ее мнению, мужа. Эмма якобы требовала, чтобы Герцен пожертвовал своим семейным счастьем ради спокойствия Гервега.)
После примирения Герцены проводят несколько счастливых месяцев в Италии. В 1851 г. - в кораблекрушении погибают мать Герцена и маленький сын Коля. Между тем Гервег, не желая смириться со своим поражением, преследует Герценов жалобами, грозит убить их или покончить с собой и, наконец, оповещает о случившемся общих знакомых. За Герцена заступаются друзья; следуют неприятные сцены с припоминанием старых денежных долгов, с рукоприкладством, публикациями в периодике и проч. Всего этого Наталья Александровна перенести не может и умирает в 1852 г. после очередных родов (видимо, от чахотки).
Пятая часть заканчивается разделом «Русские тени» - очерками о русских эмигрантах, с которыми Герцен тогда много общался. Н. И. Сазонов, товарищ Герцена по университету, много и несколько бестолково скитавшийся по Европе, увлекавшийся политическими прожектами до того, что в грош не ставил слишком «литературную» деятельность Белинского, например, для Герцена этот Сазонов - тип тогдашнего русского человека, зазря сгубившего «бездну сил», не востребованных Россией. И здесь же, вспоминая о сверстниках, Герцен перед лицом заносчивого нового поколения - «шестидесятников» - «требует признания и справедливости» для этих людей, которые «жертвовали всем, что им предлагала традиционная жизнь, из-за своих убеждений Таких людей нельзя просто сдать в архив...». А. В. Энгельсон для Герцена - человек поколения петрашевцев со свойственным ему «болезненным надломом», «безмерным самолюбием», развившимся под действием «дрянных и мелких» людей, которые составляли тогда большинство, со «страстью самонаблюдения, самоисследования, самообвинения» - и притом с плачевной бесплодностью и неспособностью к упорной работе, раздражительностью и даже жестокостью.
Часть шестая . После смерти жены Герцен переезжает в Англию: после того как Гервег сделал семейную драму Герцена достоянием молвы, Герцену нужно было, чтобы третейский суд европейской демократии разобрался в его отношениях с Гервегом и признал правоту Герцена. Но успокоение Герцен нашёл не в таком «суде» (его и не было), а в работе: он «принялся за „Былое и думы“ и за устройство русской типографии».
Автор пишет о благотворном одиночестве в его тогдашней лондонской жизни («одиноко бродя по Лондону, по его каменным просекам, не видя иной раз ни на шаг вперёд от сплошного опалового тумана и толкаясь с какими-то бегущими тенями, я много прожил») ; это было одиночество среди толпы: Англия, гордящаяся своим «правом убежища», была тогда наполнена эмигрантами; о них преимущественно и рассказывает часть шестая («Англия (1852 - 1864)»).
От вождей европейского социалистического и национально-освободительного движения, с которыми Герцен был знаком, с некоторыми - близко (гл. «Горные вершины» - о Маццини, Ледрю-Роллене, Кошуте и др.; гл. «Camicia rossa» о том, как Англия принимала у себя Гарибальди - об общенародном восторге и интригах правительства, не желавшего ссориться с Францией), - до шпионов, уголовников, выпрашивающих пособие под маркой политических изгнанников (гл. «Лондонская вольница пятидесятых годов»). Убеждённый в существовании национального характера, Герцен посвящает отдельные очерки эмиграции разных национальностей («Польские выходцы», «Немцы в эмиграции» (здесь см., в частности, характеристику Маркса и «марксидов» - «серной шайки»; их Герцен считал людьми очень непорядочными, способными на все для уничтожения политического соперника; Маркс платил Герцену тем же). Герцену было особенно любопытно наблюдать, как национальные характеры проявляются в столкновении друг с другом (см. юмористическое описание того, как дело французов дуэлянтов рассматривалось в английском суде - гл. «Два процесса»).
Часть седьмая посвящена собственно русской эмиграции (см., напр., отдельные очерки о М. Бакунине и В. Печерине), истории вольной русской типографии и «Колокола» (1858 - 1862). Автор начинает с того, что описывает неожиданный визит к нему какого-то полковника, человека, судя по всему, невежественного и вовсе нелиберального, но считающего обязанностью явиться к Герцену как к начальству: «я тотчас почувствовал себя генералом». Первая гл. - «Апогей и перигей»: огромная популярность и влияние «Колокола» в России проходят после известных московских пожаров и в особенности после того, как Герцен осмелился печатно поддержать поляков во время их восстания 1862 г.
Часть восьмая (1865 - 1868) не имеет названия и общей темы (недаром первая ее глава - «Без связи»); здесь описываются впечатления, которые произвели на автора в конце 60-х гг. разные страны Европы, причём Европа по-прежнему видится Герцену как царство мёртвых (см. главу о Венеции и о «пророках» - «Даниилах», обличающих императорскую Францию, между прочим, о П. Леру); недаром целая глава - «С того света» - посвящена старикам, некогда удачливым и известным людям. Единственным местом в Европе, где можно ещё жить, Герцену кажется Швейцария.
Завершают «Былое и думы» «Старые письма» (тексты писем к Герцену от Н. Полевого, Белинского, Грановского, Чаадаева, Прудона, Карлейля). В предисловии к ним Герцен противопоставляет письма - «книге»: в письмах прошлое «не давит всей силой, как давит в книге. Случайное содержание писем, их лёгкая непринуждённость, их будничные заботы сближают нас с писавшим». Так понятые письма похожи и на всю книгу воспоминаний Герцена, где он рядом с суждениями о европейской цивилизации попытался сберечь и то самое «случайное» и «будничное». Как сказано в XXIV гл. пятой части, «что же, вообще, письма, как не записки о коротком времени?».
Пересказала
1. Детство и юность Герцена. Исторические и общественно-политические события и явления, повлиявшие на формирование мировоззрения героя. Дружба А.И. Герцена и Н.П. Огарёва. Образ Огарёва.
2. Русская историческая действительность в изображении Герцена:
а) изображение царствования Николая I (образ Николая I, тайная канцелярия - Бенкендорф и Дубельт, губернская власть - Тюфяев, судьбы русской интеллигенции: Полежаева, Витберга, Грановского, М. Орлова, А. Иванова, М. Щепкина, перипетии судьбы автора-повествователя);
б) общественно-литературная жизнь Москвы и Петербурга: духовные искания и личность В.Г.Белинского, круг Н.Станкевича, идейная борьба славянофилов и западников (образы А.Хомякова, Киреевских, К. Аксакова, П.Чаадаева).
3. Многомерность и сложность художественного мира мемуаров. Особенности стиля. Амплитуда впечатлений и богатство эмоциональных оттенков отношения автора к событиям и лядям. Объективность и пристрастия, симпатии и антипатии Герцена. Личность автора (на основе анализа мемуаров).
Обязательная литература:
- Герцен А.И. "Былое и думы" (ч. I-IV) // Герцен А.И. Собр. сочинений: В 8-ми т. М.: Правда, 1975. Т. 4,5.
- Гинзбург Л.Я.- "Былое и думы" Герцена. Жизнь и творчество. М. Гослитиздат, 1957.
- Елизаветина Г.Г. "Былое и думы" А.И. Герцена. М.: Худ.лит., 1984.
Дополнительная литература:
- Прокофьев В. Герцен. М.: Мол. гвардия, 1987.
- Эйдельман Н.Я. Герцен против самодержавия. М.: Мысль, 1984.
- Пирумова Н.И. А.И. Герцен. Жизнь и деятельность. М., 1962.
- Семёнов В.С. Александр Герцен. М.: Современник, 1989.
- Летопись жизни и творчества А.И. Герцена. Т. 1-2. М., 1974, 1976.
- Герцен в воспоминаниях современников. М.: Худ. лит., 1956.
- Герцен и Запад. Литературное наследство. М.: Наука, 1985. Т.96.
ТЕМА: Творческий путь А.В.Кольцова
Поэзия А.В.Кольцова. Основные вехи жизненного пути поэта. Деятельность Кольцова- прасола по собиранию и систематизации фольклорных произведений. Кольцов и Д.А.Кашкин. Любовная драма поэта и его отражение в лирике. Кольцов в кругу Петербургских литераторов Н.Станкевича, В.Г.Белинского. Кольцов и Пушкин. Основные жанры поэзии Кольцова. Русская песня, романс, дума. Поэзия земледельческого труда, обобщенно-эпическое изображение русского крестьянина. Черты русского национального характера (широта, удаль, стойкость и другие) в героях песен Кольцова, герой и талан - судьба, тема русской воли, философия природы. Любовная лирика Кольцова, семейно-бытовые песни. Глубинная народность и фольклорная основа произведений Кольцова. Мелодия, метрика, ритмика стихотворений Кольцова. Музыкальные интерпретации лирики Кольцова - романсы и песни на его стихи русских композиторов. Подражатели и последователи Кольцова в русской литературе. Значение творчества поэта в истории русской литературы и музыкального искусства.
Литература:
- Тонков В. А.В.Кольцов. Воронеж, 1953.
- Тонков В. Кольцов и фольклор. Воронеж, 1540.
- Скатов Н.Н. Кольцов. ЖЗЛ. М.: Молодая Гвардия, 1989.
- Ярмерштедт В. Миросозерцания кружка Станкевича и поэзия Кольцова. Из истории литературно-философского движения в России// Вопросы философии и психологии, 1983, № 5.
- А.В.Кольцов. Страницы жизни и творчества. К 175-летию со дня рождения. Воронеж, 1984.
Учебники, учебные пособия
- История русской литературы. В 4-х томах. Т.2. – Л.: Наука, 1982.
- История русской литературы Х1Х в. 1800 – 1830 –е гг. В 2-х ч. М., Владос, 2001. Под ред. В.Н. Аношиной, Л.Д.Громовой.
- Днаев М.М. Православие и русская литература. В 6-ти ч. Т. 2 – 4. М., 1996 -1998.
- История русской литературы. Т.6. Литература первой трети Х1Х в. – М.-Л.: АНСССР, 1953.
Исследования
- Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975.
- Бройтман С.Н. Историческая поэтика. М., 2001.
- Вацуро В.Э. Пушкинская пора. СПб.: Академический проект, 2000.
- Гинзбург Л.Я. О лирике. Л., 1974.
- Дунаев М.М. Православие и русская литература: В 6 т. М., 1996-2000.
- Евангельский текст в русской литературе ХУШ – ХХ веков. Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. Петрозаводск, 1994.
- Историческая поэтика: Литература эпохи и типы художественного сознания. М., 1994.
- История русского романа. В 2-х т. М.-Л., 1962. Т.1.
- Канунова Ф.З. Айзикова И.А. Нравственно-эстетические искания русского романтизма и религия (1826 – 1840-е гг.). Новосибирск: Сибирский Хронограф, 2001.
- Лотман Ю.М. В школе поэтического слова. М., 1988.
- Мальчукова Т.Г. Филология как наука и творчество. Петрозаводск, 1995.
- Манн Ю.В. Поэтика русского романтизма. М., 1976.
- Манн Ю.В. Русская литература Х1Х в. Эпоха романтизма. М., 2001.
- Мир романтизма. Вып. 1(25), 2 (26). Тверь, 1999.
- Набоков В. Лекции по русской литературе. М., 1996.
- Проблемы романтизма в русской и зарубежной литературе. Тверь, 1996.
- Романтизм и его исторические судьбы. Ч. 1,2. Тверь, 1998.
- Русский романтизм. М.: Просвещение, 1974.
- Сахаров В.И. Страницы русского романтизма. М., 1998.
- Эйхенбаум Б.М. О литературе. М., 1987.
ВОПРОСЫ ДЛЯ САМОКОНТРОЛЯ СТУДЕНТОВ
- Романтизм как художественный метод. Поэтика романтизма. Русский романтизм и просветительство. Течения и эволюция русского романтизма.
- Жанры баллады, романтической элегии и дружеского послания в русской поэзии 1 трети Х1Х века (на материале лирики В.А.Жуковского, К.Н.Бытюшкова, А.С.Пушкина, М.Ю.Лермонтова, поэтов Пушкинской поры).
- Рецепция античности в русской романтической поэзии (античные мотивы, жанры, переложения, подражания, реминисценции в творчестве К.Н.Батюшкова, В.А.Жуковского, А.С.Пушкина и других).
- Преломление просветительской идеологии и эстетики в декабристском романтизме и драматургии А.С.Грибоедова.
- От романтического зловещего рока к божественному промыслу. Модификации фатализма в русской литературе «золотого века».
- Оппозиция радикализма и консерватизма в философско-исторических исканиях русских писателей.
- Особенности психологизма в прозе русских писателей. Рациональное и иррациональное в человеческой душе, психологический эксперимент и самоанализ, внутренняя борьба и «потаенный сердца человек».
- Тип «духовного скитальца» в русской литературе 1820-х – 1830-х гг. в свете христианской антропологии.
- Писатели-классики о свойствах русского национального характера (мужские и женские типы).
- Национально-методическая проблематика в произведениях поэтов и писателей. Изображение «вольных» народов.
- Политическая сатира, памфлеты, эпиграмма, другие шутливые жанры в русской литературе.
- Отношение к отечественному самодержавию. Русские писатели о русских царях.
- Русская литература и фольклор. Эстетические принципы народности и национальной самобытности. Фольклорные мотивы, образы, жанры в произведениях классиков.
- Модификации образа автора. Лирические отступления в романе в стихах и в прозе.
- Роман в стихах. Уникальность жанра.
- Жанр философской медитации в русской поэзии.
- Русская романтическая проза (А.А.Бестужев-Марлинский, В.Ф.Одоевский, О.сомов, А.Погорельский и др.). Приемы поэтики.
- Оппозиция реального и фантастического в прозе русских писателей.
- Пейзаж в поэзии и прозе. Виды и формы. Связь с художественным методом. Искусство детали.
- Пространственный образ России в русской лирике. Календарные циклы и историческое время в произведениях писателей 1 трети Х1Х в.
ТЕМЫ КОНТРОЛЬНЫХ РАБОТ
ПО РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ XIX ВЕКА (1 ПОЛОВИНА)
УКАЗАНИЯ К ВЫПОЛНЕНИЮ КОНТРОЛЬНЫХ РАБОТ
Работа над текстом. Каждая тема сформулирована вполне конкретно и определенно, и нужно следить за тем, чтобы содержание работы точно соответствовало заданию. Следует также помнить, что только серьезное, добросовестное и целеустремленное изучение самого текста может привести к созданию интересной, творческой работы. Даже в тех случаях, когда цель контрольной работы - анализ критической статьи или изложение существующих в науке спорных взглядов на какую-нибудь проблему, необходимо углубленное изучение текста художественного произведения, которому посвящена критическая статья или о котором ведется полемика, иначе невозможно составить ясное представление ни о характере подхода критика к изучаемому материалу, ни о существе спора по тому или иному вопросу.
В процессе чтения текста очень полезно выписывать все, что имеет непосредственное отношение к избранной теме. Делать это лучше всего на отдельных листочках (на одной стороне), чтобы потом можно было легко расположить их в необходимом порядке. На каждом таком листочке следует указывать автора и название цитируемого произведения, место и год издания книги, страницу.
Можно пользоваться любым изданием текстов произведений XIX века, желательно, однако, чтобы произведения русских писателей, поэтов, критиков цитировались по наиболее авторитетным изданиям последних лет (полные собрания сочинений, серия «Библиотека поэта», серия «Литературные памятники»).
В настоящем списке есть задания, связанные с изучением преимущественно проблематики тех или иных произведений; имеются также задания, ориентирующие студентов на исследование элементов художественной формы. Разрабатывая тему, посвященную анализу формы, нельзя ни на минуту забывать, что мы имеем дело с «содержательной формой», равным образом, анализируя содержание, надо помнить, «что это - художественное содержание», т. е. при анализе текста необходимо все время помнить о специфике художественной литературы.
Изучение рекомендуемой литературы. Изучение литературы по теме необходимо начинать с внимательного прочтения соответствующей главы учебника (названия учебников приводятся ниже). В списки литературы к отдельным темам учебники и общие пособия по истории русской литературы XIX века не включаются. Следует прочитать не только те страницы учебника, которые прямо или косвенно относятся к теме, но и всю главу, посвященную творчеству писателя.
Следует учитывать, что постоянно появляются новые книги, статьи, материалы по истории русской литературы XIX века. Среди них, конечно, могут быть работы, связанные с выбранной темой. Поэтому рекомендуем студентам постоянно следить за новинками в области литературоведения. Для этого достаточно регулярно просматривать журналы «Вопросы литературы» (издается ежемесячно), «Русская литература» (4 номера в год), «Литература в школе» (6 номеров в год). В этих журналах систематически публикуются статьи на историко-литературные темы, а также библиографические списки и брошюры новых литературоведческих работ. При чтении рекомендованной литературы также полезно делать выписки с обязательным полным библиографическим указанием источника. Вполне допустимо также изложение суждений автора своими словами, но и в этом случае ссылки обязательны.
Составление плана работы. В процессе изучения текста и рекомендованной литературы должны возникнуть первые наметки плана контрольной работы. Определенную помощь в этом отношении призваны оказать методические рекомендации к каждой теме. Форма плана может быть любой (не обязательно трех частной - вступление, главная часть, заключение), но все пункты плана должны быть тщательно продуманы и по возможности точно сформулированы. Именно здесь и должны пригодиться тe листки, которые накапливались во время изучения художественного текста и литературы. Естественно, что в процессе работы план может уточняться, конкретизироваться, возможны изменения расположения отдельных частей.
Оформление работы. Все цитаты должны быть заключены в кавычки. Исключение делается только для стихотворных произведений. Надо помнить, что стихи цитируются стихотворными строчками - так, как они обычно печатаются в книгах: каждая стихотворная строчка начинается с заглавной буквы.
При цитировании ссылки на источник помещаются в конце страницы под чертой (после цитаты дается отсылочный знак - цифра или звездочка, этот же знак повторяется в конце страницы). В ссылке указываются фамилия и инициалы автора, название книги, место издания, год издания, том или часть, страница. Использование каких бы то ни было цитат без ссылок на источники недопустимо.
В конце работы надо поместить список литературы (образцом могут служить списки, данные в методических разработках к отдельным темам).
Примерный объем контрольной работы - ученическая тетрадь. Обязательно надо оставлять поля для замечаний рецензента. Страницы должны быть пронумерованы
1. "Лирика сердца" В.А.Жуковского и отражение в ней личности поэта.
Литература:
1. Семенка И.И. Жизнь и поэзия Жуковского. – М.: Худ. лит., 1975.
2. Шаталов. С.Е. Романтизм Жуковского. // История русского романтизма. 1730 - 1825. – М.: Наука, 1979.
3. Вацуро Е.Э. Лирика пушкинской поры. – СПб.: Наука, 1994.
4. Иезуитова Р.В. Жуковский и его время. – Л.: Наука, 1989.
5. Поэты пушкинской поры. – М., I970.
6. Касаткина Б.И. – «Здесь сердцу будет приятно...». Поэзия В.А. Жуковского. – М.: Община, 1995.
2. Романтическое двоемирие в балладах Жуковского.
Литература:
1. Канунова Ф.З. Вопросы мировоззрения и эстетики В.А. Жуковского. – Томск, 1990.
2. Жуковский и русская культура. Сб ст. – Л.: Наука, I982.
См. также литературу к теме I.
3. Нравственный и духовный мир Грибоедова в его письмах.
Литература:
1. Мещеряков В.П. Жизнь и деяния Александра Грибоедова. – М.: Современник, 1989.
2. Мещеряков В.П. Грибоедов. Литературное окружение и восприятие. – Л.: Наука, 1983.
3. Грибоедов. Творчество. Биография. Традиции. – Л.: Наука, 1977.
4. Лебедев А.А. Грибоедов. – М.: Искусство, 1980.
5. Попова В.И. Грибоедов-дипломат. – М.: 1964.
6. Дубровин А.А. А.С. Грибоедов и художественная культура его времени. – М., 1937.
4. Рецепция античности в лирике К.Н. Батюшкова.
Литература:
1. Фридман И.В. Поэзия Батюшкова. – М.: Наука, 1971.
2. Городецкий Б. Русские лирики. – Л., 1974.
3. Кошелев В.А. Творческий путь К.Н. Батюшкова. – Л., 1986.
4. Кошелев В.А. В предчувствии Пушкина. К.Н. Батюшков в русской словесности начала XIX века. – Псков, 1995.
5. Вацуро В.Э. Лирика пушкинской поры. – СПб.: Наука, 1994.
5. Идеал свободы и форм его выражения в вольнолюбивой лирике
А.С. Пушкина 1820-х – 1830-х гг.
Литератора:
1. Томашевский Б.В. Пушкин. Кн.I. – M., 1956.
2. Степанов Н.Л. Лирика Пушкина. – М., 1959.
3. Сквозников В.Д. Лирика Пушкина. – М., 1975.
4. Непомнящий B.C. Поэзия и судьба. Статьи и заметки о Пушкине. – М., 1983.
5. Грехнев В.А. Лирика Пушкина. О поэтике жанров. – Горький, 1985.
6. Пушкин в русской философской критике. – М.: Книга, 1991.
6. Поэтика романтических поэм А.С.Пушкина.
Литература:
1. Томашевский Е.В. Пушкин. Кн.1. – М., 1956.
2. В мире Пушкина. Сб.ст. – М.: Сов. писатель, 1974.
3. Фридман Н.В. Романтизм в творчестве Пушкина. – М., 1980.
4. Слонимский А.Д. Мастерство Пушкина. – М., 1959.
5. Маймин Е.А. Романтическая поэзия Пушнина. // О русском романтизме. – М.: Просвещение, 1975.
6. Гроссман Л. У истоков «Бахчисарайского фонтана». // Пушкин. Исследования и материалы. – М.-Л.: АН СССР, 1960. Т. III.
7. Идейно-художественные функции лирических отступлений
в романе А.С. Пушкина «Евгений Онегин».
Литература:
1. Бродский Н.Л. Роман А.С.Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий. – М., 1964.
2. Лотман Ю.М. Роман А.С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий. – Л.: Просвещение, 1980.
3. Макогоненко Г.П. «Евгений Онегин» А.С. Пушкина. – М.: Худ. лит., 1971.
4. Соловей Н.Я. Роман А.С. Пушкина «Евгений Онегин» – М.,1981.
5. Виноградов В.В. Стиль Пушкина. – М., 1941.
8. «Повести Белкина» А.С. Пушкина. Своеобразие стилистики и поэтики.
Литература:
1. Петрунина Н.Н. Проза Пушкина. – Л.: Наука, I987.
2. Бочаров С.Г. Поэтика Пушкина. Очерки. – М.: Наука, 1974.
3. Макогоненко Г.П. Творчество А.С.Пушкина в 1830-е годы (1830 – 1833). – М.: Худ.лит., 1974.
4. Сидяков Л.С. Художественная проза А.С. Пушкина. – Рига, 1973.
5. Гукасова А.Г. Болдинский период в творчестве А.С. Пушкина. – М.: Просвещение, 1973.
6. Лежнев А. Проза Пушкина. – М., 1967.
7. Маркович B.М «Повести Белкина» и литературный контекст. // Пушкин. Исследования и материалы. – Л.: Наука, 1989. Т.XIII.
9. Тема Петра I в творчестве А.С. Пушкина (незавершенный роман
«Арап Петра Великого» и труд «История Петра»).
Литература:
1. Веселовский С.Б. Род и предки А.С.Пушкина в истории. – М.: Наука, 1990.
2. Тамашевский Б.В. Историзм Пушкина. // Томашевский Б.В. Пушкин. Работы разных лет. – М.: Книга, 1990.
3. Петрунина. Н.Н. Проза Пушкина. – Л.: Наука, 1987.
4. Фейнберг И.Л. Незавершенные работы Пушкина. – М.: Сов.писатель, 1985.
5. Петров С.М. Исторический роман А.С.Пушкина. – М.: АН СССР, 1953.
6.Лапкина А.Г. К истории создания «Арапа Петра Великого». // Пушкин. Исследования и материалы. – М.-Л.: АН СССР, 1958. Т.2.
и в романе «Евгений Онегин». К проблеме художественного метода.
Литература:
См. темы 6 и 7.
11. Проблема взаимоотношении народа к власти
в трагедии А.С. Пушкина «Борис Годунов».
Литература:
1. Городецкий Б.П. Драматургия Пушкина. – М.-Л., 1953.
2. Непомнящий B.C. Поэзия и судьба. Статьи и заметки о Пушкине. – М.: Сов.писатель, 1983.
3. А.С. Пушкин. Борис Годунов. Тексты. Комментарии. Материалы. Моделирование уроков. – М.: Владос, 1999.
4. Рассадин С.Б. Драматург Пушкин. Поэтика. Идеи. Эволюция. – М.: Искусство, 1977.
5. Пушкин в русской философской критике. – М.: Книга, 1990.
6. Фомичев С.А. Поэзия Пушкина. Творческая эволюция. – Л.: Наука, 1986.
12. Философские идеи в пейзажной лирике М.Лермонтова и их художевтвенное решение.
Литература:
1. Лермонтовская энциклопедия. – М., 1984.
2. Эйхенбаум Б.М. Статьи о Лермонтове. – М., 1961.
3. Максимов Д. Е. "Поэзия Лермонтова. – М., 1964.
4. Архипов В.А. П.Ю. Лермонтов. – М:., 1965.
5. Ломинадзе С. Поэтический мир М.Ю.Лермонтова. – М.: 1985.
6. Удодов Б.Г. Лермонтов. Художественная индивидуальность и творческий процесс. – Воронеж, 1973.
13. Демоническая личность в творчестве Лермонтова (Вадим. Арбенин, Демон)
Литература:
1. Соловьев B.C. Лермонтов // Соловьев B.C. философия искусства и литературная критика. – М.: Искусство, 1991.
2. Лермонтовская энциклопедия. – М., 1981.
3. Логиновская Е. Поэма М.Ю. Лермонтова "Демон". – М., 1977.
4.Эйхенбаум Б.М. Статьи о Лермонтове. – М., 1961.
5. Acмyc В.Ф. Круг идей Лермонтова // Асмус В.Ф. Вопросы теории и истории эстетики.
6. Фохт У.Р. Лермонтов. Логика творчества. – М., 1975.
14. Духовная трагедия Печорина.
Литература:
1. Лермонтовская энциклопедия. – М., 1981
2. Виноградов И. Философский роман Лермонтова // Новый мир. – 1964. – № 10.
3. Михайлова Е. Проза Лермонтова. – М., 1957.
4. Маркович. В.М. "Герои нашего времени" и становление реализма в русском романе // Русская литература. – 1967. – № 4.
5. Удодов Б. Г. Лермонтов. Художественная индивидуальность и творческий процесс. – Воронеж,1973
15.Мотив одиночества в лирике М.Ю.Лермонтова.
Литература:
См. темы 12 и 13.
16. Интерпретация романтической традиции в поэме М.Ю. Лермонтова «МЦЫРИ»
Литература:
1. Лермонтовская энциклопедия. – М., 1981.
2. Манн Ю.В. Завершение романтической традиции (Поэмы "Мцыри" и "Демон") // Лермонтов и литература народов Советского Союза. – Ереван, 1974.
3. Коровин В.И» Творческий путь Лермонтова. – М., 1973.
4. Максимов Д. Поэзия Лермонтова. – Л., 1964.
5.Андроников И. Лермонтов. Исследования и находки. – М.,1967
17. Жанр философского монолога в лирике М.Ю.Лермонтова
Литература:
См. тему 12.
18. Тема Петербурга в петербургских повестях Н.В.Гоголя
Литература:
1. Гиллельсон М.И. Гоголь в Петербурге. – Л.: Лениздат, 1961.
2. Губарев И.М. Петербургские повести Н.В.Гоголя. – Ростов-на-Дону, 1989.
3. Добин.Е.С. Искусство детали. – Л.: Сов. писатель, 1975.
4. Зарецкий В. А. Петербургские повести Гоголя. Художественная система и приговор действительности. – Саратов, 1976.
5. Маркович В.М. Петербургские повести Гоголя. – М.: Худ.лит., 1989.
6. Гиппиус В.В. От Пушкина до Блока. – М., 1966.
19. Художественные функции юмора в цикле повестей Н.В. Гоголя
«Вечера на хуторе близ Даканьки»
Литература.
50. Былое и думы.
«Былое и думы».
Проблема метода и жанра
В самом начале своей литературной деятельности, в письме к друзьям (И. Сазонову и Н. Кетчеру), Герцен поставил вопрос, волновавший его не только теоретически, но и как вопрос реальной литературной практики: «Можно ли в форме повести перемешать науку, карикатуру, философию, религию, жизнь реальную?» Уже в произведениях 30 - 40-х годов заметно, как настойчиво Герцен ищет литературную форму, способную соединить «мысли» и «сцены», реальность идеи и художественный вымысел. Это как бы своеобразная борьба, которую ведет Герцен с канонизирующейся тогда в русской литературе повестью и возникающим романом. Русский роман эпохи его расцвета (60-е годы) почти не произвел впечатления на Герцена. Почему? Он не давал той свободы выражения личности самого автора , условия, давшего толчок развитию литературного таланта Герцена. В «Письмах к будущему другу» Герцен резко противопоставлял роман и мемуарную литературу, сравнивая художественные возможности романа со слепком жизни, в котором «может быть изваяно все, что знал анатом, но нет того, чего он не знал, нет дремлющих в естественном равнодушии, но готовых проснуться ответов...». Даже очень совершенному с эстетической точки зрения роману Герцен предпочитает безыскусственность мемуаров. Записки и мемуары, с его точки зрения, превосходят создания художественной фантазии подлинностью и документальностью. Даже некоторая тенденциозность, субъективизм мемуаров рассматриваются Герценом как безусловное достоинство, которое с головой выдает мемуариста и позволяет судить о психологии и предрассудках той среды, к которой он принадлежит. Гораздо ближе Герцену эстетические критерии, согласно которым были созданы «Евгений Онегин» и «Мертвые души» - произведения, свободные от жанрового канона. Герцену импонировали многочисленные свободные отступления от эпического сюжета, «болтовня» по разным поводам, незавершенность, прерванность повествования, проявившаяся и в том, и в другом произведении в отсутствии непременной развязки.
Своеобразие Герцена-писателя, черты которого выразились в его произведениях 40-х годов, сложились в определенную систему в «Былом и думах». Здесь в высшей степени выразилось стремление Герцена соединить художественное и публицистическое начала, логика художественной и научной оценки действительности.
Для понимания творческого метода «Былого и дум» очень важно представлять характер связи личности и биографии Герцена с его произведением. Эта связь определяет художественную методологию и литературный стиль Герцена. В своем публицистическом наследии Герцен всегда - названный или едва скрытый, но без большого труда обнаруживаемый участник жизни, о которой идет речь. В «Былом и думах» личность Герцена, прожитая им жизнь, его философские, политические и этические взгляды являются и предметом и объектом повествования. Вместе с тем необходимо отметить, что собственно историческое содержание «Былого и дум» исключительно широко. Записки Герцена охватывают жизнь России и русского народа на протяжении полувека - от Отечественной войны 1812 г. до падения крепостного права в 1861 г. и европейскую жизнь от эпохи Французской революции 1848 г. до кануна Парижской коммуны 1870 г.
Герцен назвал свое произведение исповедью, подведением жизненных итогов. На самом деле «Былое и думы» были не только исповедью, эта книга стала формой проявления активной общественной и политической позиции ее автора. В заглавии книги - «Былое и думы» отразились порой мучительные поиски Герценом идеала разумного и справедливого социального устройства, определившие основной пафос мемуаров.
Произведением, предваряющим появление «Былого и дум» в жанровом отношении, стали «Письма из Франции и Италии» (1847- 1852). Здесь впервые Герцен представляет читателю жизнь, увиденную во всех подробностях мелочей, хаосе событий, в том их обличье, в котором они предстали в тот момент, когда были увидены автором. Здесь еще нет позднее отобранного и осмысленного материала, случайное не отделено от главного, но уже проступает главное в жанровом отношении качество - ярко выраженное исповедальное, мемуарное начало.
Исповедь в «Былом и думах» - центр произведения, соединяющий разнородный материал воспоминаний в единое целое. А поскольку исповедь не мыслилась автором как нечто сугубо личное, а была формой проявления духовного роста его поколения, то и воспоминания, думы , отобранные, восстановленные и остановленные авторской волей, составили основу произведения. «“Былое и думы”, - отмечал Герцен, - не были писаны подряд; между иными главами лежат целые годы. Оттого на них остался оттенок своего времени и разных настроений, - мне бы не хотелось стереть его».
В процессе работы над книгой менялся, а не только уточнялся, жанр произведения. Во вступлении к последним частям Герцен обосновывал структурные перемены, настаивал на принципиальной «отрывочности» повествования. «Спаять их в одно, - писал Герцен, - я никак не мог. Восполняя промежутки, очень легко дать всему другой фон и другое освещение - тогдашняя истина пропадет...» Это был отказ от всякого сюжетного и хронологического повествования.
Автобиографического в последних частях «Былого и дум» немного. Исключение составляет исповедь «кружения сердца», та трагическая история, из которой и вырос замысел книги. Глава «Рассказ о семейной драме» подводит черту под автобиографическим материалом мемуаров. Эта часть «Былого и дум» наиболее близка к беллетристике: не только потому, что материал субъективно обработан, многое недоговорено, но и потому, что чувствуется работа над композиционной выстроенностью сюжета, системой образов, прорисовкой фона драмы.
Теоретическое дополнение к главе о Прудоне (часть пятая, раздел «Западные арабески. Тетрадь вторая») называется «Раздумье по поводу затронутых вопросов». Казалось бы, оно имеет прямое отношение к воззрениям Прудона, однако мысли, высказанные в «Раздумье», дополняют и углубляют «Рассказ о семейной драме», хотя композиционно предшествуют «Рассказу». Философское раздумье и художественный рассказ , идущие друг за другом, позволяют говорить о сохранении исповедального начала в качестве организующего центра повествования, но уже иначе восстанавливающего разорванные части целого.
Важную сторону «Былого и дум» составляют многочисленные образы людей, встреченных мемуаристом на своем жизненном пути. Эти люди принадлежали к разным социальным сословиям (лиссабонский квартальный и Наполеон III), разным сферам жизни (Роберт Оуэн и Наталья Герцен), очерчены бегло или достаточно подробно, как, например, Муравьев-ВеШатель в заметке «Портрет Муравьева» или знаменитый философ в философско-публицистическом трактате «Роберт Оуэн».
Особенно внимателен и осторожен Герцен в создании образов бегунов и скитальцев, без которых судьба России 40-60-х годов была бы неполной. Это образы Печорина, Сазонова, Энгельсона, Кельсиева.
Герцен далек от стремления судить этих людей за их ошибки: он показывает, что все многообразие поисков истины вливается в единый поток истории. Менее всего эти рассказы о людях напоминают биографии: биографические подробности нужны Герцену лишь затем, чтобы выразить суть личности, чаще всего они необходимы тогда, когда характеризуют человека как представителя определенного времени, определенного поколения.
Русские скитальцы в столкновении с западным миром - одна из самых трагических сквозных тем «Былого и дум», тесно связанная с антитезой «Восток^Запад». Это своеобразные вариации глубоко личной темы русского скитальца, тоскующего по родине, ищущего гармонию бытия. Бесспорно, что Запад воплотился в книге Герцена фрагментарнее и обобщеннее, чем русская жизнь, вырастающая в «Былом и думах» из многочисленных экскурсов в историю XVIII в., рассказанная обстоятельно и широко. Сравнивая Россию и Запад, Герцен приходит к выводу о существовании особого исторического пути России, «прорастающего» из хаотичного, смятенного ее движения.
Герцен видел единственное оправдание своей эмиграции в том, что с другого берега мог говорить свободно, обращаясь куму и совести своих соотечественников. «Открытая, вольная речь - великое дело; без вольной речи нет вольного человека», - писал Герцен. Он никогда не мыслил себя в отрыве от русской культуры, русской литературы.
Концепцию истории русской литературы Герцен изложил в книге «О развитии революционных идей в России» (1851). Эта работа более чем наполовину представляет собой очерк литературы нового времени. В русских писателях, по мнению Герцена, отразился русский национальный тип со всеми своими разнообразными возможностями. Литература, по мнению Герцена, - зеркало русской общественной жизни. Он рассматривает творчество Фонвизина как выражение просветительских тенденций первого периода новой русской истории; в произведениях Грибоедова, Рылеева и Пушкина он видит выражение вольнолюбия декабристской поры: творчество Чаадаева, Лермонтова, Гоголя и Белинского характеризует как критику, направленную против николаевской реакции. Герцен, суммируя свои выводы, писал: «У народа, лишенного общественной свободы, литература - единственная трибуна, с высоты которой он заставляет услышать крик своего возмущения и своей совести».
Стиль 1ерцена-художника и публициста оказал большое влияние на творчество русских писателей. Его стилистически меткие афоризмы: «патриотическая моровая язва», «опыты идолопоклонства», «добрые квартальные прав человеческих» и т.п. - во многом предвосхитили работу Салтыкова-Щедрина над созданием «эзопова языка» сатиры. В «Зимние заметки о летних впечатлениях» Достоевского вошел образ «мясника Рубенса», «Колумба без Америки» встречаем в «Идиоте» и «Бесах», «равенство рабства» в «Бесах» и поздней публицистике Достоевского.
Художественная мысль Л. Толстого, И. Тургенева, Ф. Достоевского формировалась и оттачивалась в соприкосновении с бесконечно разнообразным миром публицистики Герцена. Русскими писателями в полной мере было оценено его стилистическое, жанровое новаторство. Бесспорным оказалось и влияние Герцена на развитие не только публицистики и мемуарной литературы, но и на искусство романа, к идейным и художественным возможностям которого он относился довольно скептически. «Записки из Мертвого дома» Достоевского говорят об интенсивном освоении писателем ведущих положений философии Герцена, в романе Тургенева «Дым» разрабатывается герценовский тип «скитальца», поэтика романа-эпопеи «Жизнь Клима Самгина» Горького развивает художественные традиции философско-публицистической прозы Герцена.
«Былое и думы» трудно отнести к какому‑то определенному жанру. «Мемуарная эпопея» – это современное название, характеризующее только две жанровые особенности герценовской книги: во‑первых, ее определенно мемуарный характер, т. е. воспроизведение в ней вполне конкретных исторических фактов, событий и участвующих в них реальных исторических лиц, а во‑вторых, сам грандиозный охват изображаемого как во времени (от 1812 г. до второй половины 1860‑х годов), так и в пространстве (русская жизнь и жизнь европейская – французская, английская, швейцарская, итальянская и, косвенно, других европейских стран). Вместе с тем единство книги создается за счет единства сознательно субъективной авторской интонации, которая словно растворяет в себе все объективные факты, прихотливо преломляя их и нередко связывая между собой по случайной, личной, значимой лишь для автора ассоциации. Отсюда изобилие в книге как бы пересекающих основное повествование интимно лирических признаний и публицистически острых рассуждений на политические, философские, историософские и иные темы. Подчеркивая индивидуальную неповторимость своего личного, частно‑человеческого взгляда на вещи, Герцен в одном из предисловий писал о том, что «Былое и думы» «не историческая монография, а отражение истории в человеке, случайно попавшемся на ее дороге». В другом предисловии он указывает на то, что его книга «не столько записки, сколько исповедь, около которой, по поводу которой собрались там‑сям схваченные воспоминания из Былого, там‑сям остановленные мысли из Дум». «Былое и думы» – это исповедь на фоне Истории. В этом отношении образцом для Герцена во многом были «Исповедь» Ж. Ж. Руссо и, в еще большей мере, «Поэзия и Правда» И. В. Гете – автобиографическое повествование, в котором жизнь личности, повествующей о своем духовном становлении, рассматривается на гораздо более широком, чем у Руссо, историческом фоне.
Погруженность автобиографического героя Герцена в Историю, его связь с ней отчетливо видны уже в первой части книги «Детская и университет (1812–1834)», которую уместно сопоставить с двумя другими классическими автобиографическими повествованиями о детстве, отрочестве и юности, появившимися в русской литературе приблизительно в то же время, в середине 1850‑х годов, – автобиографической трилогией Л. Н. Толстого и повестью С. Т. Аксакова «Детские годы Багрова внука». Во всех трех произведениях изображается детство дворянского мальчика, утонченного, чувствительного, озабоченного нравственными вопросами, остро реагирующего на житейскую фальшь, ложь и несправедливость. Однако мир чувств и переживаний маленьких героев Толстого и Аксакова – это камерный, замкнутый мир, ограниченный семьей и близкими людьми, мир, который как будто изолирован от Истории, в котором не бушуют исторические вихри. В отличие от них герою Герцена тесно в семейном мире, который он с раннего детства ощущает подавляющим, если не деспотическим, и спасение от которого пытается найти на стороне, за его пределами – там, где вершится История, взрывающая устоявшийся, налаженный быт и взывающая к его радикальному реформированию и преобразованию. Если герои Толстого и Аксакова – мальчики‑созерцатели, всего лишь заинтересованно наблюдающие за тем, что происходит с ними и вокруг них, то герой Герцена – маленький бунтарь, всегда готовый стать в мятежную оппозицию к существующему. Поэтому для Герцена принципиально важно отметить, что родился он в значимом для русской истории 1812 г., опаленный его огненным дыханием, и еще более важно подчеркнуть связь своего отроческого «нравственного пробуждения» с 1825–1826 годами – временем выступления декабристов и последовавшей за ним казни пятерых «мятежников», ознаменовавшей начало нового, страшного и, в глазах Герцена, беспрецедентного по своему деспотизму николаевского царствования.
Русской жизни николаевских времен посвящены три следующие части «Былого и дум»: вторая часть – «Тюрьма и ссылка (1834–1838)», третья часть – «Владимир‑на‑Клязме (1838–1839)» и четвертая часть – «Москва, Петербург и Новгород (1840–1847)». Уже сами названия частей показывают, под каким углом зрения Герцен склонен рассматривать свою жизнь этих десятилетий: Владимир и Новгород – города, куда он был насильственно, по распоряжению правительства, выслан из Москвы, города его «ссылки». Образ героя – «мятежника», независимо мыслящей личности, бросающей вызов авторитарно‑бюрократической машине власти, – центральный образ этих частей книги. Одновременно Герцен дает в них широчайшую галерею портретов своих современников: от ближайших друзей, таких, как историки В. В. Пассек и Т. Н. Грановский, литератор Н. Х. Кетчер (любимейший друг Н. П. Огарев остается вне описаний, как идеальная фигура, не подлежащая не только критике, но даже взвешенной, отстраненной характеристике, способной разрушить заданную идеальность), до людей, с которыми писатель не был связан столь близкими отношениями, но с которыми так или иначе сообщался и контактировал в 1830‑1840‑е годы, до своего отъезда за границу. Среди них такие знаменитости, оставившие яркий, значительный след в русской культуре, как П. Я. Чаадаев и «декабрист без декабря» М. Ф. Орлов; философ Н. В. Станкевич и архитектор А. Л. Витберг, автор первого проекта храма Христа Спасителя; критики В. Г. Белинский и В. П. Боткин; славянофилы А. С. Хомяков, К. С. Аксаков, братья И.В. и П. В. Киреевские и многие, многие другие.
Герцен – непревзойденный мастер «литературного портрета» реальной исторической личности. Характеристики, которые он дает изображаемому лицу: от физиогномических и поведенческих до внутренних, раскрывающих «тайну души», – всегда обстоятельны, точны и метки и в то же время емки и широки в том смысле, что писателю подчас достаточно двух‑трех штрихов, чтобы перед читателем возник образ живого человека, обладающего не только индивидуальным рисунком души, но и особой, «атмосферной» связью со своей эпохой, с историческим временем, в котором он родился, вырос и сформировался как личность. В этом также проявляются общая приверженность Герцена исторической теме и его своеобразный исторический детерминизм, при всем своем широкомасштабном захвате и глубокой философской оснащенности по‑своему ограниченный. Все изображаемые в книге представители русской культуры 1830‑1840‑х годов оказываются у Герцена жертвами своего времени – мрачной николаевской эпохи, вынуждающей их либо к невольному приспособлению к господствующим официальным вкусам государственной идеологии, либо – поскольку открытое сопротивление невозможно – к пассивному, внутреннему противостоянию ей. Способных на внутреннее сопротивление Герцен в четвертой части именует «нашими», имея в виду прежде всего круг западников, к которому в то время он принадлежал сам и к лучшим представителям которого относил: Чаадаева и Орлова – людей, по его определению, «разлагаемых потребностью политической деятельности и не имеющих возможности найтиться в четырех стенах кабинета и семейной жизни»; Грановского, который, несмотря на николаевский официоз, враждебный культурным завоеваниям новой Европы, публично, на лекциях, читаемых в университете, высказывал симпатии европейскому духу прогресса, и Белинского с его «выстраданным, желчным отрицанием» зол русской жизни, разоблачаемых им в критических статьях, подобных, по образному выражению Герцена, «обвинительным актам», «трепещущим от негодования». К тем же, кто, возможно, вопреки собственным субъективным желаниям, объективно подчинился эпохе, Герцен причисляет традиционных оппонентов западников – славянофилов и таких близких им по патриотическому настроению культурных деятелей того времени, как поэт и филолог С. П. Шевырев, историк М. П. Погодин и других, называя их всех совокупно «не нашими». К ним ко всем может быть отнесена фраза, сказанная им о братьях Киреевских: «Сломанность этих людей, заеденных николаевским временем, была очевидна». Развивая свои теории о необходимости полного подчинения религиозному авторитету церкви и традиции, они, по Герцену, на поверку оказывались неявными сторонниками того самого консервативного николаевского официоза, который по своим культурным вкусам, как люди интеллектуально развитые, широко образованные и мыслящие, они не могли принять и от которого в быту отворачивались с негодованием. Однако на это, идущее от 1840‑х годов отношение к славянофилам у Герцена накладывается иное, в котором явно просматриваются нотки сочувствия к ним и к их оригинальному учению. Переживший крах своих прогрессистских западнических упований, автор «Былого и дум» теперь уже не так строго судит своих былых оппонентов. По‑прежнему не принимая их «иконописных идеалов» и не разделяя их «преувеличенного… чувства народности», он, тем не менее, готов признать, что славянофилы уже тогда, в 1840‑е, видели многое из того, что практически полностью было скрыто от глаз враждовавших с ними западников. Если в славянофильском учении, провозглашает Герцен, была какая‑то сила и правда, то заключалась она не в идее подчинения «раболепной византийской церкви», а «в тех стихиях русской жизни, которые они (славянофилы – С.Т.) открыли под удобрениями искусственной цивилизации». Характерно, что эпиграфом к главе «Не наши», где идет речь о славянофилах, Герцен берет свои же слова из опубликованного в 1861 г. в «Колоколе» некролога К. С. Аксакову: «…мы, как Янус или как двуглавый орел, смотрели в разные стороны в то время, как сердце билось одно».
Пятая часть книги «Париж – Италия – Париж (18471852)» состоит из двух разделов: «Перед революцией и после нее» и «Рассказ о семейной драме». Первый раздел посвящен пребыванию Герцена за границей в период революционных событий 1848–1849 гг. во Франции и первых лет после революции – до политического переворота, осуществленного в 1851 г. всенародно избранным президентом Луи Наполеоном, объявившим себя в 1852 г. новым императором Наполеоном III. Второй раздел посвящен разыгравшейся на фоне этих бурных политических событий семейной драме Герцена – увлечению его жены Натали Г. Гервегом, мучительным переживаниям автора по поводу случившегося, его отчаянным попыткам выяснения отношений с Гервегом, страданиям самой Н. А. Герцен, разрывавшейся между чувством и долгом, а также трагическим событиям, ставшим своеобразным страшным итогом семейной драмы: гибели маленького сына Герцена и его матери во время кораблекрушения и последовавшей вскоре за этим смерти Натали. Герцен прямо связывает свое разочарование во французской революции, приведшей сначала к «республике консерваторов», а потом к государственному, имперскому деспотизму Наполеона III, со своей личной трагедией и, верный концепции исторического детерминизма, пытается во всем, что произошло с ним в его частной жизни, обнаружить отголоски мощных исторических сдвигов, происходящих во всей Европе. Так, Гервег, несмотря на его революционные идеалы, объявляется Герценом пошлым и самовлюбленным «романтиком» – эгоцентриком, человеком красивого, эффектного жеста, за которым не стоит ничего, кроме инфантильного желания удовлетворять свои прихоти, не считаясь с интересами других людей, а его жена Эмма, благоговеющая перед величием мужа – «революционера», – духовно плоским существом, мещанкой, неспособной отличить подлинно человеческого и подлинно революционного величия от их жалких подобий. Оба они, по Герцену, принадлежат к «старому миру», отживающему миру старой Европы, ошибочно принимающей свое «пошлое» революционное воодушевление за зарю истинного обновления, тогда как себя самого и свою жену Натали, образ которой, при всей его психологической достоверности, сознательно и подчеркнуто идеализирован, писатель относит к людям, в которых уже пробудились ростки новой свободы, новых, по‑настоящему гармоничных человеческих отношений.
Последние три части книги: шестая – «Англия (18521864)», седьмая – «Вольная русская типография и «Колокол»», и заключительная восьмая часть – «Отрывки (18651868)» повествуют об английской эмиграции Герцена, об организации им в Лондоне Вольной русской типографии и деятельности по изданию газеты «Колокол», а также о жизни в Швейцарии и поездках в Италию и Францию в конце 1860‑х годов. Последние части отличаются от предыдущих почти полным отсутствием в них личного, автобиографического элемента. В 1857 г. Герцен женится на Н. А. Тучковой‑Огаревой, бывшей жене своего друга Огарева, – с его молчаливого согласия и не разрывая отношений с ним, однако этот факт не получил никакого отражения в мемуарной эпопее. По существу, последние части – это серия достаточно произвольно связанных между собой очерков, зарисовок и «портретов» лиц, с которыми Герцен встречался в эмиграции. Наибольшее внимание, по понятным причинам, уделено деятелям освободительного движения, европейским сторонникам новой свободы, революционерам‑изгнанникам, подобно самому Герцену спасавшимся в Лондоне от преследований со стороны правительств их стран. Таковы борцы за независимость своих народов от инонационального и консервативного монархического правления итальянцы Д. Гарибальди и Д. Маццини, поляк С. Ворцель, венгр Л. Кошут, о которых Герцен говорит с неизменным восхищением, считая их едва ли не последними достойными служителями идеала подлинно революционной свободы в современной «мещанско‑буржуазной» Европе.
Более критично герценовское отношение к Бакунину, развернутый «портрет» которого помещен в главе «М. Бакунин и польское дело» седьмой части. Изумление перед масштабом личности Бакунина, его феноменальными организаторскими способностями и фанатической преданностью избранной идее сочетается у Герцена с сомнениями в результативности и оправданности кипучей, но на поверку хаотичной и беспорядочной деятельности великого анархиста, которому всегда было мало только пропаганды и агитации и который настойчиво требовал от «лондонских эмигрантов» непосредственного участия в подготовке грядущего революционного взрыва.
Как прямая жертва бездушной и угнетающей николаевской эпохи представлен выведенный в главе «Pater V. Petcherine (Отец В. Печерин)» седьмой части русский эмигрант 1830‑х годов, выпускник Петербургского университета, талантливый филолог В. С. Печерин, ставший за границей монахом одного из католических орденов, а позже принявший сан католического священника. Не принимая религиозного выбора своего единоплеменника, судьба которого по внешнему рисунку напоминала его собственную, Герцен, убежденный антиклерикал и атеист, вновь, как и в случае со славянофилами, объясняет этот выбор внешним – историческим – давлением и не без тайного удовольствия отмечает в поведении самого Печерина и его монашеского окружения затверженную, искусственную механистичность, которую считает следствием подчинения живого и полнокровного человеческого «я» мертвой догме. В этой главе приводится переписка Печерина и Герцена середины 1850‑х годов, в которой оба участника, пытаясь поначалу идеологически повлиять один на другого, в конце концов остаются каждый при своем символе веры: Печерин – религиозном, Герцен – революционно‑прогрессистском.
Примечательно, однако, что в одном из писем Печерина содержится характеристика личности и мировоззрения его оппонента, вскрывающая в нем тот самый пласт сомнений, мировоззренческой неопределенности и тайного пессимизма, с которым Герцен боролся всю свою жизнь, но который так и не был им преодолен и всякий раз, в новой драматической ситуации, заявлял о себе с новой силой. «Вы же сами сознаетесь, – писал Печерин о Герцене и его поколении, – что вы все Онегины, то есть что вы и ваши – в отрицании, в сомнении, в отчаянии. Можно ли перерождать общество на таких основаниях?» Хотя в ответном письме Герцен отвергает этот упрек, сам текст «Былого и дум», если рассматривать его как единое целое, показывает, что к подобным сомнениям писатель на протяжении повествования возвращается не раз и не два, что они не оставляют его и не дают ему покоя. Когда в предисловии к книге мы читаем о том, что «человеку бывает подчас пусто, сиротливо между безличными всеобщностями, историческими стихиями и образами будущего, проходящими по их поверхности, как облачные тени», мы не можем не услышать здесь личной ноты. Ту же интонацию скорби и разлагающего, меланхолического сомнения, которую Герцен, как обычно, стремится заглушить верой в небессмысленность разумного человеческого деяния, направленного на добро и помощь страдающим и угнетенным, мы различаем в «философическом отступлении» в главе «Западные арабески» первого раздела пятой части, где, в частности, вновь говорится о нерасторжимой связи природы и истории и об истории как всего лишь функции природы. «Мы знаем, – размышляет Герцен, – как природа распоряжается с личностями: после, прежде, без жертв, на грудах трупов – ей все равно, она продолжает свое… десятки тысяч лет наносит какой‑нибудь коралловый риф… Полипы умирают, не подозревая, что они служили прогрессу рифа. Чему‑нибудь послужим и мы». И дальше добавляет: «Войти в будущее как элемент не значит еще, что будущее исполнит наши идеалы». И вот его окончательный вывод: «Оттого‑то я теперь и ценю так высоко мужественную мысль Байрона. Он видел, что выхода нет, и гордо высказал это».
«Былое и думы» – произведение чрезвычайно замечательное также и в стилистическом отношении. Можно сказать, талант Герцена‑стилиста достигает в нем своей высшей степени проявленности. Для всех разделов книги характерны неожиданные и в то же время поразительно точные и яркие метафорические уподобления, «строительным материалом» которых оказываются самые разные области человеческой культуры: мифология, религия, история – классическая и современная, философия, наука; богатейшее интонационное разнообразие, подчас допускающее смешение различных интонаций, – к примеру, исповедальной и проповеднической – в пределах одного фрагмента или даже абзаца; постоянное вкрапление в текст иностранных слов и выражений – на латинском, французском, немецком, английском, итальянском языках; парадоксальные сочетания церковно‑славянской стилистической архаики с варваризмами‑европеизмами и живым русским разговорным стилем, в том числе грубоватым просторечием. В плане эстетического совершенства и исключительной художественной оригинальности «Былое и думы» – произведение, бесспорно находящееся на уровне лучших прозаических творений таких классиков русского XIX века, как Тургенев, Гончаров, Л. Толстой, Достоевский.
Творчество Герцена – и его последнее сочинение «Былое и думы» является прямым тому подтверждением – это сложный, противоречивый сплав различных духовных импульсов, идейных устремлений и настроений, которые должны быть наконец поняты и осознаны именно в этом их противоречивом единстве, составляющем самую суть художественного мира писателя. Время, когда на Герцена навешивался идеологически плоский ярлык «пламенного революционера», не позволяющий пробиться ни к его реальной душе, ни к его проблематическому, ускользающему от однозначных определений мировоззрению, прошло.